Ее рассказ, как и очень многие рассказы, начинался с предисловий; и о том, куда заведет меня ее история, я поначалу не думал.

А она, оказывается, уже думала обо мне:

— Ты всегда питаешься всухомятку?

— Не всегда; но иногда меня это вполне устраивает.

— Хочешь, я стану готовить тебе? — Вопрос Энн был настолько неожиданным для меня, что я ответил тем, что первое пришло мне в голову:

— Хочу.

— А кто у тебя убирает?

— Когда кто… — пожал я плечами, но добавил совершенно честно:

— Зато бардак я навожу у себя всегда сам.

— У тебя очень интересно, но пройтись по твоей мастерской веником все-таки не помешало бы.

Найми меня. — Об этой возможности я совсем не помышлял и ответил молчанием. Хотя и недлинным, но таким, что Энн сумела прервать его ходом своих мыслей — мыслями женщины, которой уже приходилось «снимать угол»:

— Не волнуйся. Я не стану претендовать ни на твою жилплощадь, ни на твою жизнь.

Просто мне нужны приработки.

Петр, если ты можешь позволить себе не экономить на себе, ты, по-моему, человек обеспеченный.

Давай я у тебя буду работать.

Только не подумай, что я хочу залезть к тебе в карман.

Я бы хотела заработать деньги на жизнь и на учебу, — она сделала ударение на слове «заработать», а потом продолжила, словно оправдываясь за свою судьбу:

— Мы ведь сюда приехали с мамой потому, что там, откуда мы приехали, оставлять ее было нельзя. — Это был мой первый доступ в ее судьбу; если, конечно, не считать того, что произошло между нами час назад:

— Но если тебе сейчас самому трудно, я могу помогать тебе просто так.

Я, слава богу, имею работу.

Наверное, в те далекие времена, когда Всевышний награждал благодарных ему тучными стадами, а не направлял их из провинции в Москву работать продавцами в гастрономы, такая благодарность была уместной, но сейчас я промолчал, оставив последние слова Энн без комментариев.

— Энн, тебе сейчас трудно держаться на плаву? — Ответ на этот вопрос был мне понятен и без вопроса, и я задал его только для того, чтобы услышать подтверждение.

Но ее ответ оказался не банальным:

— Трудно, но у меня есть один повод делать это.

— Какой?

— Обратной дороги нет. — Эти ее слова отозвались во мне ворохом мыслей, которые вылились в одно единственное слово:

— Прости.

— За что? — спросила Энн; и я ответил словами, которые были не песней, а декламацией:

— За то, что я не подумал о том, что ангелы появляются не с неба…

…Эта маленькая девочка, уже ставшая для меня большой радостью, сделала меня своим должником.

И для того чтобы решить — как вернуть ей долг, мне нужно было разобраться в том, что она из себя представляет.

И что из себя представляю я…

…У этой худенькой девушки в огромном московском регионе не было никого, кроме мамы, которая тоже была не оттуда, где находилась.

Она искала, пока сама не зная что; и этим чем-то случайно оказался я, о котором она хоть что-то слышала, не зная даже того — правдой ли являлось услышанное.

На моем месте мог оказаться кто-то совсем другой — это она не могла оказаться не на своем месте.

Ее место определило время, доставшееся ей совсем не по ее вине.

Время перемен.

Перемен, воспеваемых неразумными революционными поэтами, и о которых древние восточные мудрецы говорили как о проклятии: «Жить тебе в эпоху перемен…»

…Когда-то, в те времена, когда словосочетание «эпоха перемен» было темой почти всех разговоров, я спросил своего друга, художника Григория Керчина:

— Эпоха перемен к лучшему…

Почему же сейчас многие стали хуже проституток? — И Гриша ответил, подумав всего немного:

— Эпоха перемен это когда проститутки оказываются лучше многих…

…Энн вступала в иную жизнь, отличную от той жизни, в которой жили ее родители.

И ей нужна была не соломинка, а стартовая площадка, на которой были бы ориентиры, по которым предстояло идти.

А еще ей нужно было банально зарабатывать деньги, для того чтобы она могла помогать маме и учиться.

— Кстати, где ты хочешь учиться? — спросил я, думая о том, что я мог бы ей посоветовать.

И она, во второй раз за сегодняшний день, показала, что умеет уже делать, пока я еще думаю:

— Я уже учусь в двух универах на заочке: на экономическом и юридическом, — сказала она; и мне ничего не оставалось, как подумать: «Ну, что же, только умные умнеют…»

И чуть помолчав, я сказал:

— Не волнуйся.

Если я не сумею придумать что-нибудь сам, мы с тобой вместе что-нибудь придумаем…

…Нам обоим предстояло пройти по территории ее жизни, которая была и территорией ее мировоззрений; и выходило так, что в этом путешествии мы оба оказались первооткрывателями — хотя территория эта формировалась ей одной.

Я не имел права ограничить ее взгляды на жизнь своими взглядами, а должен был просто попробовать дать событиям и явлениям, формировавшим ее, те названия, которые считал правильными.

Возможно, что в чем-то я ошибался, но мое стремление не дать эпохе возможность обыдлить эту ставшую мне не чужой девушку было искренним.

А еще я не хотел, чтобы эта девочка стала обывателем…

…Однажды, не помню уже, по какому поводу, мы заговорили об обывателях с критиком Галей Галкиной, с которой мы если говорим, то всегда спорим, а если не спорим, значит, не разговариваем.

Она сказала что-то вроде того, что обыватели меня не поймут, и я ответил ей:

— Обыватели — это те, кто думает, что на них прогресс закончился.

Они готовы остановиться на том, что есть.

Обыватели не бывают первопроходцами; кстати, настоящими художниками они тоже не бывают.

Галкина спросила:

— Почему же тогда их так много?

— Потому что обывателем быть удобней всего.

— Ты против обывателей?

— Обыватели — балласт эволюции, — сказал я, думая, что ставлю в нашем споре последнюю точку, но последнее слово осталось все-таки за Галей:

— Понятно.

Они спасают эволюцию от постоянных опрокидываний вверх тормашками…

…Энн сумела строить свои вопросы так, что ее одетые в слова вопросы временами увлекали меня даже больше, чем ее обнаженные коленки.