Я уже хотела было соврать, что работаю в поликлинике врачом,но тут бабушка продолжила:

– Небось тоже денег ей в долг дали?

Я кивнула.

– Если не секрет, сколько?

– Три тысячи.

– Ох, милая, плакали твои денежки, – запричитала старушечка,– заходи скорей. Меня Евгения Львовна зовут, а тебя как?

– Даша, – ответила я, протискиваясь в холл, забитый мебелью.

Одних только секретеров тут стояло три штуки. А еще комод,вешалка, шкаф и какие-то изогнутые непонятные штуки, похожие на кресла безспинок или на пуфики с ручками.

– Садись, – подтолкнула меня к одному из них ЕвгенияЛьвовна. – Зачем же такую прорву денег давала? Неужели не видела, с кем делоимеешь?

Я вздохнула.

– Она казалась очень приличной, паспорт показала спропиской. Всего-то и просила на месяц.

– Э, милая, – усмехнулась Евгения Львовна, – аферистка она.Вот на тебя сейчас Ниночка налетела…

– Кто?

– Ну Нина, из двенадцатой квартиры.

– Очень нервная женщина!

– Сама посуди, каково ей приходится. К ней уже добрыйдесяток человек приходили Любку искать. И все поголовно твердят: «Где деньги?»Ей тут такие сцены закатывают! Один мужик дверь бритвой изрезал, другой милициювызвал и вопил: «Немедленно арестуйте ее за мошенничество».

Я тяжело вздохнула:

– Одно слабое утешение: не одна я такая дура, что Ракитинойповерила.

– И, милая, – усмехнулась Евгения Львовна, – тут полподъездатаких. Люба-то квартиру эту продала. После смерти матери она сильно нуждалась,вот и пошла на такой шаг. Никому ни слова не сказала. А в день отъезда прошласьпо подъезду да и настреляла у людей денег. Понемногу, правда, но небось хорошаясумма получилась. У меня вот не попросила, наверное, все же совесть имеет. Мы сее матерью дружили, в гости друг к другу по-соседски бегали, вот и решила меня,старую, не лопоушить. За что я ей благодарна.

– Вот беда, – пробормотала я, – где же ее теперь искать?

– Замужем ты? – вдруг полюбопытствовала старушка.

– В разводе.

– И детки небось есть?

– Двое, – вздохнула я, – мальчик и девочка.

Вот ведь какая интересная вещь получается. Сказалаабсолютную правду: я действительно не имею супруга, и двое отпрысков налицо. Ивот, услыхав эту информацию, Евгения Львовна тут же решила, что перед нейтетка, с трудом поднимающая в одиночку ребят, и сочувственно улыбнулась. Давнопоняла: собеседнику нужно дать о себе лишь самые краткие сведения, остальное ондодумает сам.

– Вот что, – пробормотала бабуся, – еще полгода тому назадЛюба жила в Крылатском. Пиши адрес. Но не знаю, там она сейчас или уехала.

– Спасибо, – чуть не закричала я от радости, – ну какоеогромное, невероятное спасибо!

– Ладно уж, – отмахнулась Евгения Львовна, – в другой раздумай, с кем дело имеешь!

Я выскочила на улицу и обнаружила, что в «Пежо» буквальноразрывается мобильный.

– Зачем покупать сотовый, если ты не отвечаешь на звонки? –гневно заорала Замощина. – Ну-ка скажи, который час?

– Можно сто набрать, – не утерпела я, – быстрей узнаешь.

– Мне желательно от тебя это услышать!

– Ну, половина девятого, а что?

– То, что ты должна была в семь забрать нас с Масиком изИзмайлова, куда переехала выставка.

– Я?!

– Кто же еще? Моя машина на приколе, а детки твои жутконелюбезные, прямо так и заявляют: «Мы работаем, нам некогда». Между прочим,отсюда до Ложкина всю тысячу рублей запросят. Мы уже устали, есть хотим, нусколько можно…

Она зудела и зудела, как жирная осенняя муха. Тяжеловздохнув, я развернулась и порулила за Риткой. Меньше всего мне хотелосьдвигаться в этом направлении, куда более интересно было бы отправиться вКрылатское. Но, проклиная себя за мягкотелость, я подъехала в полдесятого ковходу в парк.

Ритка стояла там, держа в руках перевозку. Всю дорогу доЛожкина она ругала меня всеми известными ей плохими словами. Спать яотправилась без ужина – мне не хотелось сидеть за одним столом с Замощиной.Поэтому шлепнулась на кровать и тут же заснула.

По широкой дороге, покрытой ровным слоем сухой пыли, мирнобрела большая, явно бездомная собака. Солнце нещадно палило с неба, и по спинеу меня тек пот. Руки оттягивали три тяжеленные сумки, доверху набитыепродуктами. Ноги, обутые в неудобные туфли на шпильках, все время спотыкались;узкая короткая юбка мешала делать большие шаги; тоненькая нейлоновая блузочкапротивно липла к телу, во рту пересохло. Я поставила сумки прямо в пыль,вытащила из кармана сигареты «Пегас» и с тоской принялась чиркать ломающимисяспичками по коробку. «Пегас» – отвратительное курево, кислое. Сигареты непросушены, набиты неаккуратно, но своих любимых «БТ» я не достала, в ларькележала «Ява», но производства фабрики «Дукат», а всем известно, что ее следуетбрать только, когда она «явская». Зато повезло в другом: случайно нарылабананы, правда, они зеленые и стоять за ними пришлось два часа, поэтому яопоздала на автобус и прусь пехом до деревеньки Глебово, где меня поджидает насъемной даче пятилетний Аркашка. Кому бы сказать, как я устала, как хочетсялечь прямо у дороги и заснуть. Вставать, чтобы успеть с дачи на работу,приходится в пять утра. Но ребенок не может жить летом в душном городе. Давай,Дашутка, ноги в руки, и бегом, тут всего-то пять километров.

Собака поравнялась со мной, подняла большую, покрытуюклочкастой шерстью морду, нагло ухмыльнулась и хрипло спросила:

– Слышь, Дарья, знаешь, почему ты вновь оказалась на этойпроклятой дороге в Глебово? Знаешь, почему больше нет ни «Пежо», ни Ложкина?

– Нет, – ответила я, совершенно не удивляясь тому, что мневстретилась говорящая собака, – понятия не имею.

– А зачем ты убила моих нерожденных детей, чтобы сделатьсебе крем для лица? – осведомилась дворняга и бешено захохотала.

Ее морда, черная, с большим блестящим носом и выпуклымикарими глазами, внезапно удлинилась, побелела и превратилась в лицо Регины.

– Убить тебя мало, почему ты крем взяла?