Там меня встретили радушно. Однако, зайдя на камбуз, я решил, что попал в ад или на гигантскую раскаленную печь без какой-либо нормальной вытяжки. GoPro мне пришлось несколько раз класть в морозилку — она нагревалась, запотевала, и я всерьез начал переживать за свою технику. Переживать за себя было поздно: назвался поваром — готовь свое карри.

«А ведь они работают так каждый день, с утра до вечера… — думал я, обливаясь потом. — И остаются такими добродушными, всем довольными… Как этому научиться? И надо ли?»

В этот вечер мне больше всего хотелось именно работать, сделать хоть что-то полезное. Я решил не просто приготовить ужин, но и поработать официантом и подать еду моим новым друзьям: пусть хоть на один вечер почувствуют себя людьми.

Их глаза и благодарные улыбки я не забуду долго. С того дня мы еще больше подружились: они наперебой показывали мне фотографии своих родных, рассказывали, как любят свои семьи и мечтают вернуться к ним «с мешком денег, чтобы те стали счастливыми». Пусть так и будет с каждым из них.

* * *

Были в череде дней созерцания стенки каюты, созерцания океана в иллюминатор и с палубы, а также нечастые «увольнительные» — вылазки на берег в портах.

Было это так же жестко, как и погрузка на борт и пребывание на борту контейнеровоза. Но эти нечастые вылазки (всего их было три) хоть на какое-то время дарили ощущение свободы и, конечно, возможность снова обрести интернет, а значит — связь с миром.

Правда, перед этим нужно было выбраться из порта, а для этого — решить вопрос с транспортом. Стоять в порту или ходить по нему было запрещено, а как и на чем ты покинешь его территорию — это уже твои проблемы, как и все остальное. Первым моим свиданием с землей стала высадка в порту Аделаиды — города в южной Австралии. Кое-как мне удалось вызвать шаттл, который вывез меня за территорию порта — в этом месте порт находился очень далеко от цивилизации, а вернуться мне нужно было ровно к восьми.

Аделаида оказалась уютным городком, в архитектуре которого модерн удачно сочетался с готикой. Засмотревшись на небоскребы, я вдруг услышал голос, говорящий с сильным акцентом:

— Можно с вами поздороваться? Я это снимаю.

Голос принадлежал японцу, который, как и я, держал в руках камеру.

— Иоши, — представился японец.

— Артемий.

Совсем скоро мы уже болтали, как давние приятели: обсуждали разницу между Японией и Европой, в частности Украиной, нюансы наших культур и менталитетов.

— Честно говоря, Арти, мы не всегда понимаем вас, славян: знаю, вы любите посибаритствовать, отдохнуть… Мы не осуждаем, однако нам это сложно понять. Мы в Японии — трудоголики. Все. И я тоже. Работа — это для нас главное в жизни. Но в какой-то момент я понял, что моя работа — это не все, на что я способен, не все, для чего я родился. Поэтому взял отпуск и поехал сюда, в Австралию, — мне почему-то показалось, что здесь я смогу найти что-то новое. Может, и в себе…

И в этот момент меня почему-то прорвало, и я заговорил как какой-то гуру:

— Послушай, Иоши, жизнь у нас одна. Твоя культура может говорить тебе что угодно, твое общество может диктовать тебе какие угодно правила, но глубоко внутри себя ты знаешь, для чего рожден. И это знание не будет давать тебе покоя, оно будет вести тебя, пока ты не найдешь себя настоящего и свое истинное место в жизни. И если в какой-то момент вопреки этому возникшему внутри тебя желанию куда-то поехать, что-то сделать, что-то изменить ты остановишь себя и продолжишь шагать по уже проторенному пути, то однажды очнешься и возненавидишь себя. Ты просто заболеешь, потому что поймешь, что однажды упустил свой шанс. А второй жизни у тебя не будет.

Японец молчал, вытаращив глаза, оглушенный моим спичем. Да я и сам был под впечатлением от своей речи.

С того момента Иоши буквально приклеился ко мне, он следовал за мной по пятам и несколько часов провел со мной: все никак не мог успокоиться, рассуждая о предназначении и судьбе.

Не знаю, случайной ли была встреча с еще двумя ребятами, один из которых оказался эмигрантом из России, уже еле-еле говорящим по-русски: они подошли к нам с Иоши, когда мы снимали Аделаиду дроном. И скоро мы уже вчетвером обсуждали разницу культур и менталитетов, а в конце отметили нашу встречу парой кружек пива на живописной набережной.

На прощание Иоши долго жал мне руку и уверял, что наша встреча была не случайной, что он будет помнить меня и расскажет обо мне всем своим друзьям, а возможно, детям и внукам.

Всю дорогу до порта я думал о том, что, говоря важные вещи Иоши, я говорил их и себе. И теперь мне было о чем подумать.

* * *

А времени на «подумать» у меня на контейнеровозе было вдоволь. Помимо общего ничегонеделания, в ближайшие семь дней после Аделаиды я не мог даже выйти на палубу — мы проходили Большой Австралийский залив, море было неспокойным, и капитан запретил прогулки.

Пока я сидел в своей каюте без общения, интернета, книг и развлечений, у меня появилось много времени для размышлений.

Когда исчезла внешняя мишура и даже возможность переводить взгляд на разные объекты, у меня остался только иллюминатор в каюте, покрытый морской солью. Просыпаясь, я каждый раз смотрел в него, потом завтракал, обедал, ужинал, возвращался в каюту и снова всматривался в эту точку и много думал…

Даже когда капитан разрешил выходить на палубу, я все равно подолгу сидел в каюте: записывал свои инсайты и мысли, которые меня зацепили, определял для себя цели и приоритеты. В моем походном дневнике появились списки: «Мне нравится», «Мне не нравится», «Мне бы хотелось», «Я хочу», «Я не хочу», «Я считаю правильным», «Я могу быть полезным в этом», «У меня хорошо получается то».

Каждое утро, просыпаясь, я видел одну картину: иллюминатор в разводах от соли — моя «белая точка». В нем и небо, и вода казались белыми, и, день ото дня глядя на эту белую точку, заглядывая внутрь себя и снова возвращаясь к ней, я в один момент понял, что…

Все вдруг стало светлым! Светло стало внутри меня, светло стало в моих мыслях, моем сердце, моих эмоциях — да и все вокруг будто посветлело. Меня уже не раздражали бесконечные окрики хорватов, их надменность