– Честно? Я их по большей части пролистала. И прочитала текст на обложке. Но твою последнюю книгу я читаю сейчас. Книгу о выживших. Я, в общем-то, позаимствовала ее в письменном столе твоего отца.

– Она была в его столе?

– В ящике. Я ее нашла, когда искала твой телефон. В ней была закладка.

– То есть он ее читал?

– Судя по всему, да.

Глаза Коула заглянули в глаза Оливии, как будто он пытался заглянуть внутрь ее существа. Разобрать ее на части. Увидеть, что ею движет. Его рот был так близко, губы были идеально очерчены. Большой рот. Сильный рот. Она представила его губы на своих губах. Между ними как будто нарастал и пульсировал жар. Ощутимый жар. Оливия сглотнула, поразившись интенсивности ощущений, но не смогла отвернуться. Поэтому она заполнила пространство словами.

– В главе о пилотах, которые летают на малой высоте, ты упомянул Свена Вроггемана. Ты написал, что им двигала вина выжившего. Что он считал, будто должен был погибнуть вместо жены, и поэтому он начал гоняться за смертью, дразня ее и бросая ей вызов на каждом повороте. Ты написал, что, с твоей точки зрения, какая-то часть его по-настоящему хотела умереть, быть наказанной за то, что он выжил.

Оливия развернулась так, чтобы сидеть лицом к Коулу.

– С тобой происходит то же самое? – Она кивком указала на амбар. – Ты чувствуешь, что это тебе следовало погибнуть, а не Джимми и твоей матери? Поэтому ты испытываешь собственную судьбу и охотишься за теми, кто поступает так же?

Коул долго смотрел на нее. Листья шелестели на ветру, ветки царапали стены амбара. Наконец он потер темную щетину на подбородке.

– Наверное, это абсурдно, но я никогда не думал об этом, – признался он.

– Иногда легче разбирать других. – Оливия помолчала немного, потом добавила: – Когда я начала читать о твоих путешествиях, я позавидовала твоей свободе проживать жизнь на полной скорости, но теперь я вижу, что это была вовсе не свобода, а своего рода тюрьма.

Подошел Эйс, обнюхивая землю у их ног. Коул протянул руку и почесал пса за ухом. Тот уселся возле его сапога и привалился всем телом к ноге, требуя почесать еще.

Оливия вдруг вспомнила о времени и о том, что нужно закончить с делами перед тем, как она отправится на рыбалку вместе с Бертоном и его дочерью. Но теперь ее мучило любопытство.

– А что на самом деле случилось в Судане?

Лицо Коула напряглось, глаза потемнели.

Глубоко вздохнув, он сказал:

– В этом была и моя вина. Мне следовало вовремя понять, насколько взрывоопасной стала ситуация. – Он помолчал. – Правда в том, что я все понял. Но я спешил, меня гнал вперед адреналин.

Коул встретился взглядом с Оливией.

– Да, возможно, это было для меня наркотиком, тем самым, который притуплял мои воспоминания. Он давал мне своего рода туннельное зрение. Я добился интервью с одним из главарей повстанцев. Холли и Тай были со мной. Она фотографировала для «Нэшнл географик» и собиралась снять целый фильм. Но мы упустили самое главное. Мы забыли, что были родителями. И что на первом месте – родительский долг, а уже потом долг репортера. А наш сын намного важнее, чем возможность показать миру зверства в чужой стране.

– Это трудная задача.

– Нет. Надо лишь копнуть поглубже и спросить себя, что заставляет тебя давать миру эти истории и фотографии. Возмущение? Или демонстрация ужасов и освещение вопиющей несправедливости является инструментом борьбы с ними? И сколько во всем этом твоего собственного нервного возбуждения от того, что ты можешь написать сногсшибательную историю, нечто такое, что сделает тебя знаменитым, героем-журналистом, обеспечит тебе еще одну экранизацию? И закроет твое прошлое. – Коул встретился глазами с Оливией. – Сколько в этом на самом деле стремления к самолюбованию?

Оливия не отвела взгляда, только теперь понимая, насколько ее слова ранили его.

– Я договорился об интервью. Днем мы были в маленькой съемной комнате в Вади-Хальфа. Тай находился с нами. Мы же либералы. Смелые репортеры, известные в журналистских кругах. Мы учили ребенка дома, воспитывали его гражданином мира. Мы были уверены в своей правоте, окутаны собственным высокомерием, которое заставляло нас чувствовать себя… непобедимыми. Так все и произошло. На улицах Вади-Хальфа начался бой. И мы пытались убежать, когда Тай упал и оказался в центре схватки. Меня и Холли толпой унесло в одну сторону, Тая – в другую. Он пытался перебежать через улицу к нам.

Коул умолк. Его лицо изменилось, взгляд устремился куда-то далеко.

– Тая едва не убили, порезали руку у плеча. Мне удалось добраться до места схватки и вытащить его оттуда. Я отнес его к Холли, к той двери, у которой она пряталась. Кровь Тая обжигала мне руки и лицо. – Голос прервался, и Коулу потребовалось время, чтобы взять себя в руки. – Мы перенесли Тая в безопасное место. Мы оба умели оказывать первую помощь, поэтому смогли его перевязать. Потом добрались до врача. Мы оба были потрясены. Мы оказались на волосок от гибели. И это было предзнаменование конца. Наши отношения закончились.

– Почему?

– Мы с Холли поссорились. Мы долго обвиняли друг друга. Потом попытались продолжить. Но то, что Тай едва не погиб, стало непреодолимым препятствием, символом всего того, что мы делали неправильно. Каждый раз, когда мы с Холли смотрели друг на друга, прикасались друг к другу, мы видели в глазах другого обвинение. Каждый винил себя, появились горькие слова, вопросы о том, куда мы идем и кто мы как пара, как семья. Холли ушла. Она сказала, что на время, что ей нужно подумать. Но она ушла навсегда.

– Возможно, вам обоим просто нужно чуть больше времени, – предположила Оливия.

Коул негромко, насмешливо фыркнул.

– Холли вернулась к своему бывшему. И забрала с собой Тая, чтобы он жил с настоящим отцом. Стабильное окружение, так она выразилась. Она продолжила жить дальше. А я – плохое воспоминание. Я – лицо ее собственной вины. Я – «роман», о котором она сожалеет. Она смотрела мне в глаза и видела только это. И я не мог смотреть ей в глаза. Мы не сможем снова быть вместе, Лив. Холли опять беременна. – Коул, казалось, боролся сам с собой. – Проклятье, кого я обманываю? Я ненавижу ее за это. Как будто новый ребенок – это полное пренебрежение к нашему общему прошлому. Ко мне. Как будто она может стереть это все.

– Или это ее способ справиться с ситуацией, просто двигаться вперед.

Коул сжал губы.

Оливия отвернулась, думая о материнстве. Дети, младенцы. Потеря. Боль могла быть огромной, перехватывающей дыхание. Для нее все это было в высшей степени мучительно. И до сих пор мучительно.

Каждой клеточкой существа Оливии хотелось узнать, что случилось с ее ребенком. Но она знала, что поступила правильно, отдав малыша на усыновление. Она не стала бы хорошей матерью. Только когда она приехала в Броукен-Бар и начала обретать покой, у нее появилась уверенность в том, что она достаточно нормальная, чтобы воспитать ребенка. Так было до недавнего времени. Пока к ней не начали возвращаться воспоминания. И она поняла, что это невозможно. Маньяк всегда будет преследовать ее. Умер он или нет, он живет в ней. По крайней мере, она освободила своего ребенка.