Ей хотелось сказать Коулу, что она понимает. Что и она потеряла семью. Что ее дочь – где бы она ни была – сейчас чуть старше Тая и Джимми.

– Будь осторожен, Коул, – негромко сказала она. – Ты же не хочешь держаться за это слишком сильно.

Она помолчала и добавила:

– Ты же не хочешь быть таким, как твой отец.

Коул вытаращился на нее. Потом фыркнул.

– Забавно, что ты иногда можешь видеть так много в других и так мало в себе самой. – Он помолчал немного. – А что насчет тебя, Лив?

Лив.

Второй раз он назвал ее так.

– Пытаешься убежать от этого?

– Ты о чем?

– О твоем прошлом. Ты меня едва не убила, но не хочешь говорить о нем.

Она неожиданно встала, отряхнула джинсы.

– Мне действительно пора. У меня еще есть дела. Надо починить ограду, а потом меня ждут наши гости. Я иду с ними на рыбалку в качестве инструктора. К тому же несколько гостей забронировали столики для ужина в большом доме. Мне нужно помочь Джейсону.

Оливия попыталась идти ровно по изрытой колеями тропинке, но ноги у нее были ватными, как будто не принадлежали ей. Коул Макдона разгадал ее, как разгадывал других людей в своих книгах, снимая слой за слоем, открывая такие вещи, которые ей удавалось прятать годами.

Она неожиданно остановилась и повернулась к нему.

– Я выяснила, кто оставил газету и приманку, – сообщила Оливия, пытаясь снова обрести почву под ногами, показать, что она в своем уме. – Это новый гость, которого я регистрировала. Вещи принадлежат ему.

Коул встал.

– Позволь мне помочь тебе с оградой.

– Нет.

– Мне это не нравится. Женщина наедине с вооруженными сквоттерами или браконьерами.

– И это говорит тот, кто описывает людей, живущих на лезвии бритвы.

Коул открыл было рот, но Оливия уже развернулась, глубоко вздохнула и сосредоточилась на широких, ровных шагах, возвращаясь к своей лошади. Эйс бежал за ней по пятам. Оливия чувствовала, как взгляд Коула прожигает ей спину, ощущала его потребность в ее откровенности. Она понимала, что обязана поступить так же, раз уж он поделился с ней. Но большего она предложить не могла. Он и так подобрался слишком близко к самой хрупкой части ее существа, той человеческой части, которой отчаянно хотелось поделиться, прикоснуться и почувствовать прикосновение, ощутить, что ее обняли.

Поэтому Оливия не стала оборачиваться. Она не знала наверняка, что именно произошло между ними у амбара, но парадигма ее мира опасно изменилась.

Оливия оседлала Спирит и пустила ее легким галопом. Когда они поднимались на кряж, Оливия увидела в долине столб пыли. По грунтовой дороге к большому дому несся сверкающий черный джип. Нортон Пикетт. Адвокат Майрона. Должно быть, он вез новое завещание. Внимание переключилось, и Оливия пришпорила кобылу.

* * *

Когда сержант вышел из ее кабинета, доктор Беллман подалась вперед, нажала на кнопку вызова и попросила ассистентку принести медицинскую карту Гейджа Бертона.

Она быстро перелистала страницы, снова изучая расположение его опухоли, ее прогрессирование. Невролог обратила внимание на то, что Бертон пропустил назначенный визит.

Она перекатывала ручку между пальцами, обдумывая то, что ей только что сказал полицейский.

«У меня есть основания думать, что Гейдж Бертон не только подвергает опасности свою дочь… Нельзя терять время…»

Врач взяла телефон, набрала домашний номер Бертона.

После третьего гудка включилась голосовая почта. Возможно, потому, что его не было в городе, как сказал сержант. Тогда доктор попробовала набрать мобильный номер. Тут голосовая почта включилась сразу, сообщив, что он вне зоны действия сети. Доктор Беллман немного посидела, привычно перекатывая ручку между пальцами.

Однажды, в самом начале ее карьеры, случилось так, что если бы она вмешалась, то могла бы спасти ребенка. Вместо этого она действовала строго в соответствии с врачебной этикой. Ребенок умер. Тогда доктор пообещала себе, что, если речь снова пойдет о жизни ребенка, она рискнет и предупредит кого следует. Она обойдет бюрократию. Ну не может она позволить, чтобы такое повторилось. А у Бертона появились симптомы, которые ее беспокоили.

Доктор Беллман снова набрала номер его мобильного, и на этот раз оставила сообщение, сказав, что Бертону необходимо зайти к ней.

Потом она взяла визитную карточку, которую ей оставил коп, и набрала номер Мэка Якимы.

* * *

Мэк Якима смотрел на вывеску через залитое дождем ветровое стекло. Их автомобиль был припаркован на стоянке возле пончиковой. Из всех копов только Мартинелло по-настоящему любила пончики. Она как раз ела один, осыпая сахарной пудрой подбородок.

– Раффи поехал на вскрытие? – спросила констебль, откусывая еще кусок. У этой женщины был потрясающий метаболизм. Она пробегала не меньше сорока миль в неделю и плавала. Мэку всегда казалось, что она от чего-то убегает. Как будто, если она надолго остановится, это ее догонит. Возможно, Джен бегала для того, чтобы спокойно есть пончики. Это было бы в стиле Мартинелло.

Она была молода для отдела убийств. Джен пришла в полицию из богатой семьи и с докторской степенью по криминологии, поэтому ей было не так легко влиться в коллектив офицеров, которые долго поднимались по служебной лестнице и патрулировали улицы, чтобы заработать место в интегрированной группе по расследованию убийств. Мэк даже подумал, что Джен намеренно остановилась и купила пончики, чтобы быть более похожей на обычных копов.

– Да, он позвонит, если что-то выяснится. – Мэк завел двигатель. – Как себя вел Бертон, когда ты везла его домой после вечеринки? – спросил он, глядя через плечо и сдавая машину задним ходом.

– Нервничал. Вероятно, злился из-за того, что все его бросили.

Она доела последний кусок пончика.

– Я бы тоже нервничала. То есть не каждый же день мужик уходит на пенсию после целой жизни в полиции, верно? Это бывает лишь однажды. И никто не смог задержаться, чтобы допить пиво и достойно проводить его. Все убежали, оставив его в поднятой ими пыли, наэлектризованные новым делом.

– Он расспрашивал тебя об этом вызове? – Мэк выехал с парковки и влился в поток машин на Четвертой авеню. Потом покосился на Мартинелло.

Ее лицо стало непроницаемым. Лицом копа. Мэк отлично это знал.

– Он проявил любопытство, да. А в чем дело?

– Бертон что-нибудь говорил о повязке на руке?

– Сказал, что поранился, когда перевешивал книжную полку.

– Хотелось бы знать, где он был в ночь перед вечеринкой.

– Боже, Якима, ты же не думаешь…

– Не знаю я, что думать, черт подери, – бросил он. – Бертон знает об укусах на груди. Он знает о записке в правой глазнице жертвы. Он даже знает, что в записке написано.