— Здравствуй, дядька Антип! — злорадство при виде пришибленного старосты заставило меня на мгновение забить о собственных проблемах. — Никак навестить меня решил?! Эка досада! А я свой новый пиджак с карманами как раз в химчистку отдал! Не при параде мы нынче! Хотя не беда! Вы, я смотрю, тоже не во фраке!

— Чего?! — приподнявшийся Антип, вытаращив глаза, очумело уставился на меня. — Нету больше ничего! Троими клянусь!

— Это да, — с достоинством, согласился я. — Оно, конечно! Всё интервенты забрали! Одни облигации остались!

Староста ошалело затряс головой. Было видно, что ошеломлённый внезапным визитом степняков, Антип впал в ступор и сейчас плохо соображал. А тут ещё и я какую–то ахинею несу. Я даже ощутил злорадное удовлетворение. Ну, хоть одного из моих обидчиков бог наказал. Не всё другим подляны строить. Пускай и сам на своей шкуре разок попробует. Судя по всему, досталось Антипу не слабо: губы разбиты в хлам, на лбу кровавый след от плети, (любит видать её Улугба в ход пускать, а может, кто из его кунаков постарался), в глазах плескался животный ужас затравленного зверя, одежда вся измызгана в грязи. Не думаю, что он по своей воле в ней катался. Чай, не лечебная!

— Ты долго там возится, будешь, плевок шакала? — раздался сверху раздражённый голос Юнуса. — Не заставляй меня спускаться.

— Сейчас!

Моментально придя в себя, Антип бросился ко мне, на ходу доставая трясущимися руками массивный ключ и склонился над цепью. Я с трудом подавил острое желание врезать своему освободителю по уху. Очень уж он удобно присел, аж кулаки зачесались. Да вот только нельзя. На драку те, сверху, спуститься могут и хорошо, если зарубят сразу, а если вязать начнут? Нет. Мы пока тихие и покорные. Шанс будет только один, наверху и желательно, чтобы я был, на тот момент, относительно свободен.

Гулко звякнула цепь, ударившись о камни, староста, суетливо сунув ключ обратно за пазуху, полез обратно наверх. Что же, полезем и мы. Не будем злить степняков раньше времени. Вязать, к счастью, не стали. Просто взашей вытолкали на улицу. Да и чего троим рослым воинам бояться измождённого голодом подростка, к тому же почти ничего не видящего при дневном свете? Мда. Проблему с глазами я не учёл. Как тут какое–нибудь оружие найти, если я даже дороги перед собой почти не вижу. Тупо бреду, куда толкают. Хорошо хоть кочек нет никаких. Зато лужи почти все собрал, ноги насквозь мокрые! Ну, ничего. Это быстро пройти должно. Вон уже и веки не так сильно слипаются. Зато на слух не жалуюсь. Оживлённо сегодня в деревеньке то! Вокруг стоял форменный гвалт. Слышался рёв быков, визжание свиней, кудахтанье кур. Отовсюду доносились крики насилуемых женщин, ругань степняков, вопли избиваемых мужиков, где–то звякнула сталь, но почти тут же утихла. Не долго, видимо, продержался смельчак, решивший оказать сопротивление.

Пока мы дошли до погостья, глаза кое–как адаптировались и я смог осмотреться. Большинство населения деревни было уже здесь. Избитые, частью злые, частью испуганные мужики, зарёванные, некоторые в разорванных одеждах, бабы, испуганно жмущиеся к старшим дети. Все они стояли на коленях посреди площади, в окружении пяти воинов с обнажёнными саблями. Меня и Антипа грубо втолкнули в толпу, заставив тоже опустится на колени.

— Изгоя то зачем с подполья вынули, а Антип? Какого Лишнего он им сдался? Они же людьми не торгуют, — поинтересовался крепко сбитый мужичок, недобро посмотрев в мою сторону подбитым глазом.

— Да Лишний их знает! — староста чуть не плакал. — Сказали, железо снимай, я и снял. С этими иродами разве поспоришь? Чуть что, за плеть сразу хватаются, а то и за саблю!

— За что нас Трое наказывают? Разор то, какой! Эти тати всё самое ценное по домам собирают!

— Это Никифор всё! Рот раззявил, паскуда! Говорил я ему, чтоб на воротах не спал. Если бы степняки его не зарубили, я бы его своими руками придушил, заразу! — зло сплюнул Антип.

— А почто они нас сюда–то всех согнали? А, Антип? — поинтересовалась пожилая женщина с заплаканными глазами. — Аль лихо, какое задумали?

Другие бабы поддержали ее испуганным плачем.

— Не гоношись, — ответил староста. — Известно же, что степняки крестьян зазря не губят. Ежели всех побить, то кого же, опосля, грабить? Народу тут не много. Край быстро обезлюдит. И в рабство не берут. Вера их им этого не позволяет. Ну, девок посильничают, мужикам морды набьют, пограбят и уйдут. Не нужны мы им.

Я огляделся. Степняки, не спеша, даже как–то деловито, сновали по всей деревне, стаскивая найденное добро к площади и скидывая возле дома старосты. Тут уже образовалась большая куча всякого барахла. Рядом, запалив костры, жарили на вертелах сразу несколько заколотых свиней. Дурманящий запах жареного мяса дразняще щекотал ноздри, наполняя рот слюной. Вдалеке паслось несколько десятков лошадей, поедающих щедро насыпанный перед ними реквизированный овёс. Но больше всего меня заинтересовали два мужика, что чуть в стороне, мрачно косясь на кочевников, усердно капали яму.

«Уж, не для меня ли стараются»? — холодным ознобом по спине проскользнула мысль.

Из дома старосты появился Улугба, отрезал кинжалом огромный ломоть мяса, от одной из жареных тушек и начал с аппетитом пожирать. Наши глаза встретились.

— Что смотришь, колдун? — усмехнулся он, вытирая рукавом жирные губы. — Есть хочешь? Так подходи, ешь. — Улугба мотнул головой в сторону туши, — каждый, если он голоден, может сесть возле костра и съесть кусок мяса. У нас в степи так.

«А будь что будет»! — решился я, вставая с колен. — «Дважды точно не убьют! Яму мужики явно для меня копают. Так хоть пожру напоследок. Да и барахлишко по деревне награбленное как раз рядом лежит. Может, и присмотрю чего–нибудь, чтоб потом за угощение сполна отблагодарить перед смертью»!

Раздвигая, испуганно расползающихся в стороны мужиков, я, молча, двинулся в сторону Улугбы. Тот, казалось бы, утратив ко мне всякий интерес, вновь склонился над свиньёй, отрезая от неё очередной сочный ломоть. Его примеру последовали ещё двое воинов, что–то лопоча при этом между собой на непонятном языке. Подошёл к ним и я, подспудно удивляясь, что никто так и не преградил мне дороги и замер в нерешительности, не зная как поступить дальше. Ножа то у меня не было. Не зубами же куски мяса вырывать? Оглянулся. Воины, стерегущие пленённых сельчан, даже и, не подумав пойти вслед за мной, остались на месте, лишь наблюдая, с откровенным любопытством. К кострам подошли ещё несколько воинов, потянувшись к мясу. Никто меня от костров не шугнул, словно так оно и быть должно.

Поиграть, сволочи, со мной решили! Скучно вам, козлам степным! Ну что же. Давай поиграем!

Я почувствовал, что поднимающаяся во мне волна ненависти окончательно смывает страх, наполняя сердце решимостью и злым весельем. Ни на кого не глядя, я прошествовал к куче трофеев и нашёл довольно большой нож с потемневшей от времени деревянной ручкой, попутно мазнув взглядом по копью с широким лезвием и странной деревянной поперечиной под ним. Запомним. Хоть с голыми руками на сабли не полезу. Оно, конечно, понятно, что шансов никаких, но лучше так, чем в землю с мешком на голове ложиться. Мясо оказалось немного недожаренным, с сочащейся по губам кровью, но ничего более вкусного я в этой жизни ещё не ел. Эх, сольцы бы сюда ещё хоть щепотку, совсем хорошо было бы! Да и запить всё это дело не помешало. Я оглянулся и заметил, что воины в процессе насыщения передают друг другу меховой бурдюк, к которому периодически прикладываются. Потянулся к нему и я. И вновь никакой реакции. Отрицательной, я имею в виду. Мой сосед по трапезе, молча, передал мне его, дождался, пока я напьюсь, и забрав, пустил бурдюк дальше по кругу. Ни эмоций, ни косого взгляда, словно это в порядке вещей и так оно и должно быть. Может и вправду так и надо? Восточное гостеприимство? Когда даже злейшего врага в гостях накормят и спать на лучшей кровати уложат. И вроде, даже как он неприкосновенен когда в гостях. Так может они меня тогда и отпустят? Безумная надежда жарким огнём обожгла сердце.