Для Ли 1942 год стал одним из самых захватывающих с тех пор, как она окончательно решила стать художником. К весне этого года она участвовала уже в двух выставках, на которых ее работы висели в одном ряду с великими произведениями современного искусства. Первая экспозиция состоялась в магазине Макмиллена в январе. Вторая выставка была организована «Американскими художниками-абстракционистами» в марте. Эта группа провозгласила создание и демонстрацию произведений абстрактного искусства в качестве вызова фашизму своей «привилегией и потребностью». На ежегодной выставке «Американских художников-абстракционистов» работа Ли соседствовала с полотнами Мондриана и Леже, а также маэстро из Баухауса Джозефа Альберса и венгерского художника Ласло Мохой-Надя[492]. Это мероприятие имело огромное значение не только на личном уровне, но и на политическом. Оно наглядно продемонстрировало: язык искусства универсален, и его не сдержат никакие национальные границы. А еще Ли в 1942 г. посетила первую персональную выставку Мондриана в галерее Валентайна Дуденсинга, где три года назад выставлялась «Герника»[493]. И наконец, в этом году она встретила Поллока, а это означало, что теперь у нее опять было о ком заботиться и за кого бороться. Однако уже в мае Ли осознала, насколько трудную ношу она на себя взвалила.

Одним майским утром брат Джексона Сэнди постучал в дверь Ли и сообщил, что их мать в Нью-Йорке, а Поллок в больнице. Как оказалось, новость о скором приезде Стеллы, властной матери Джексона, отправила его в первый грандиозный запой с тех пор, как в его жизни появилась Ли. «Он попал в больницу Бельвью, — вспоминала Ли. — А до этого много дней беспробудно пил. Я спросила тогда: „А ты не мог найти для себя отель получше?“» Сэнди попросил Ли забрать Поллока из больницы, отвезти его к себе и привести в порядок к предстоящему семейному ужину. Совершенно ошарашенная этим новым для нее опытом, Ли тем не менее умудрилась привести Джексона в презентабельный вид для встречи с матерью. Отправляясь вместе с ним в гости, Ли ожидала бурной семейной драмы. Она была чрезвычайно удивлена, увидев милую пожилую женщину, которая приготовила сыновьям «потрясающее» домашнее угощение. «Мне его мама показалась очень приятной», — вспоминала Ли[494].

На тот момент Краснер еще не понимала, насколько разрушительной была в действительности связь между Поллоком и его матерью. Осознавала лишь, что в мужчине, которого она полюбила, сосуществуют две яростно конфликтующие личности. Первая — очаровательный застенчивый художник, в картинах которого она видела будущее искусства. Вторая — грубый и жестокий пьяница, ненавидящий всех вокруг и еще больше самого себя. Какая-нибудь другая женщина, осознав это, вполне могла бы пересмотреть свое отношение к любимому. Ли, однако, была непохожа на остальных женщин. «Она в своей стихии, когда в ее жизни есть борьба, — говорила подруга Краснер Бетси Зогбаум. — Ли настоящий боец»[495]. Девушка отлично понимала, какая жизнь ждет ее с Джексоном. Но все равно съехалась с ним, когда Сэнди устроился на работу на одно из предприятий военной промышленности и уехал в Коннектикут. Без сомнений, родственники Джексона были очень рады тому, что кто-то столь компетентный, как Ли, взял на себя заботу о нем[496]. Даже доктор Вайолет де Ласло, психоаналитик Поллока, была уверена: Ли с ним справится. «Она точно знала, что делала. Ли оказалась именно тем, что ему было нужно в то время», — сказала доктор Вайолет де Ласло[497].

Спасая Джексону жизнь и помогая развивать его экстраординарное искусство, Ли пускала в ход любые средства. Она называла это «обеспечением» Джексона[498]. Именно оно вкупе с ее собственным творчеством стало главным делом всей ее жизни.

Случайный попутчик, с восхищением рассматривавший в вагоне метро Элен, никогда бы не подумал, что она художница. Тем более он не распознал бы в этой девушке работницу одного из заводов оборонной промышленности, которая едет красить циферблаты для приборных панелей самолетов. Элен выглядела невероятно модной. Волнистые рыжие волосы до плеч со стрижкой боб подхвачены с обеих сторон пластиковыми заколками c маргаритками. Губы накрашены ярко-красной помадой, тонкие брови изогнуты безупречными дугами. Одета тоже по последней моде: пышная, как балетная пачка, юбка и широкий ремень. А под него заправлена тонкая водолазка, и весь наряд подчеркивает маленькую грудь, тонкую талию и гибкое тело. На первый взгляд девушка выглядела мило и очаровательно, но вполне традиционно, в стиле модного женского журнала. Но второй брошенный исподтишка взгляд, скорее всего, заставил бы любопытного пассажира, сидящего через проход от Элен, засомневаться. Может, эта молодая модница совсем не та, кем кажется? Вот, например, она уткнулась носом и с явным увлечением читает «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста (в тот год Элен по дороге на работу и обратно одолела все семь томов этой книги)[500]. А когда девушка, явно придя в восторг от особенно витиевато закрученной фразы, приподнимала скрещенные ноги, все предыдущие мысли о традиционности ее образа развеивались, как туман. Попутчик видел, что вместо общепринятых капроновых чулок и туфель на устойчивых каблуках, как у остальных женщин в вагоне, Элен надела эпатажные синие колготки. А обута она была в поразительные замшевые туфли фиолетового цвета, с ремешками и на высоченных каблуках[501]. Подруга Элен Эдит Шлосс, «типичная девушка из Челси», называла ее образ «элегантным уличным стилем Даунтауна»[502]. Элен он подходил идеально.