А в январе 1942 г. война распространилась дальше газетных заголовков и достигла берегов США. Фашисты торпедировали у восточного побережья страны британское торговое судно. Отличным подспорьем для «волчьих стай» немецких подводных лодок стало яркое освещение прибрежных американских городов и поселков. К концу января немцы потопили в прибрежных водах между Нью-Йорком и Флоридой 46 торговых судов[540]. Чтобы убрать предательское освещение, были приняты решительные меры. В Нью-Йорке и других прибрежных городах начали проводить часовые учения, во время которых гасились уличные фонари, а людям приказывали наглухо занавешивать окна. Американцы готовились и к нападению с воздуха: в любое время дня и ночи ненадолго включалась сирена, и людей учили, как действовать в случае реальной бомбежки. В некоторых регионах прекратили даже давать прогноз погоды по радио, чтобы враги, определяя момент для нападения, не воспользовались преимуществом безоблачной ночи[541]. Уже в первые ужасные часы после бомбежки Перл-Харбора всем стало ясно: крепостные рвы в виде Тихого и Атлантического океанов не способны остановить захватчиков. А теперь тревога настолько плотно вошла в жизнь среднего американца, что ощущалась почти физически. «В первой половине того десятилетия война неизменно оставалась на переднем плане в сознании каждого человека», — вспоминала Элен[542]. Эрнестина сравнивала ее с «тучей, нависшей над всем»[543].

Американское правительство во многом способствовало панике, пойдя внутри страны на экстремальные меры. В 1942 г. более ста тысяч американцев японского происхождения поместили под охрану, в «лагеря для перемещенных лиц», окруженные колючей проволокой[544]. Бесчисленные плакаты на стенах в метро и на углах улиц предупреждали американцев о том, что вражеские лазутчики повсюду. Например, они гласили: «Болтун — находка для шпиона»; «Вражеские агенты не дремлют. Ничего не говори, и они ничего не услышат». «Разыскивается за убийство!» — кричал один такой плакат с изображением несчастной, съежившейся от ужаса домохозяйки. Она, предположительно, «сболтнула одно лишнее слово», и это стоило жизни американскому солдату[545].

Вообще-то диверсии с участием иностранцев в США действительно имели место. В июне 1942 г. четырех немцев забросили с подводной лодки на Амагансетт-Бич на Лонг-Айленде, а несколько дней спустя еще четверо высадились в районе Понте-Ведра-Бич во Флориде. Все они несли с собой взрывчатку, детонаторы, поддельные документы и планы железнодорожных станций и заводов. Их аресты и суды над ними были быстрыми и решительными: шестерых из восьми казнили, двоих посадили в тюрьму[546]. После вышеупомянутых атак с применением тактики «волчьей стаи» эти случаи закрепили в американцах худшие опасения в том, что война больше не останется «где-то там». Однако, как ни странно, вместо того чтобы обвинять в разраставшемся конфликте Германию, некоторые люди в США обратили свой гнев на евреев. В то самое время, когда американцы гибли на зарубежных фронтах в борьбе с фашизмом, в самих США фашизм уверенно пошел на взлет. Уродливые высказывания и безобразные сцены стали настолько распространенными, что однажды правительству пришлось прервать популярного радиопроповедника. Тот призывал изгнать «евреев из сферы политики и власти», потому что «евреи и коммуняки обманом втянули страну в войну». Этот язык ненависти стремительно отравлял молодые неокрепшие умы. В Бостоне в 1943 г. банды подростков попытались реконструировать «Хрустальную ночь», громя витрины принадлежавших евреям магазинов и оскверняя синагоги[547].

Кто враг? Где этот враг? В те смутные времена никто во всей стране не мог ответить на эти вопросы с полной уверенностью. Там, за границей, с врагами было все предельно ясно. Чтобы победить их, необходимо было поддерживать эффективность военной машины. Но это требовало единства цели, и внутри страны первостепенной задачей стал контроль. Некоторых государственных служащих заставляли давать клятву верности. Подозрительных неграждан депортировали — перспектива, пугавшая Билла[548]. Изменилось и американское правительство. В годы Великой депрессии в администрации Рузвельта работали в основном реформаторы, выполнявшие задачу по управлению самой масштабной социальной программой в истории страны. Во время войны им на смену пришли бизнесмены. Они контролировали новую национальную промышленность в условиях военного конфликта. Новые лидеры неплохо выполняли свою работу, финансируя крупнейшую военную кампанию в истории США и умудряясь получать огромные прибыли на самой дорогостоящей войне из всех, которые когда-либо видело человечество[549].

В конце 1942 г. тележурналист CBS Эдвард Мэрроу, которого многие американцы считали самым надежным источником новостей о войне, заявил: «Словосочетание „концентрационный лагерь“ устарело. Теперь можно говорить только о лагерях смерти»[550]. Этим утверждением он намеревался положить конец прениям о том, что на самом деле происходило в захваченной Гитлером Европе. Ранее в том же месяце, 2 декабря, полмиллиона человек в Нью-Йорке на 10 минут прекратили работу, чтобы привлечь внимание общественности к массовому убийству двух миллионов евреев[551]. Эту страшную новость впервые обнародовал в конце ноября председатель Всемирного еврейского конгресса и подтвердил Государственный департамент США, но американская пресса ее практически проигнорировала. The New York Times опубликовала эту информацию аж на 10-й странице. Национальные радиостанции вообще не сказали ни слова. Впоследствии решение СМИ не сообщать об ошеломляющем числе погибших часто объясняли сомнениями по поводу «источника». Впрочем, учитывая подтверждение декабрьского сообщения Госдепом, понять подобное замалчивание сложно. После заявления Мэрроу и практически постоянно поступавших новостей о насилии и об убийствах в первые месяцы 1943 г. больше ни у кого не оставалось сомнений в том, что нацистский режим систематически истребляет еврейское население Европы. В марте 1943 г. 75 тысяч человек собрались на крытой спортивной арене Мэдисон-сквер-гарден и вокруг нее, чтобы послушать политических лидеров. Слабые голоса ораторов разносились через громкоговорители по залу и заполненным людьми улицам, осуждая «уничтожение Гитлером евреев»[552].