Главной среди них была Нелл Блэйн. В 1942 г. в возрасте 20 лет девушка приехала в Нью-Йорк из Ричмонда с 90 долларами в кармане. Она немедленно потратила 12 долларов 50 центов на аренду половины «чудо-мастерской с прекрасным северным освещением» на 21-й улице. Нелл преследовала две цели: во-первых, она хотела сбежать от своего прошлого. Ее детство на Юге было нелегким, с вечно разъяренной матерью и жестоким отцом[526]. («В такой ситуации ты либо смиряешься, либо даешь отпор, — говорила Блэйн. — Я реагировала, совершая дикие поступки… например, дралась с мальчишками, даже если их было трое на меня одну»[527].) Во-вторых, она хотела учиться у Гофмана. Едва сойдя с поезда, Нелл прямо с чемоданом отправилась записываться в его школу. Это была миниатюрная молодая женщина в очках с толстыми стеклами и короткими волосами, которые всегда выглядели так, будто она стригла себя сама. «На школе Ганса Гофмана висела шикарная вывеска: строчные буквы, шрифт без засечек. Но размещена она была так, что не бросалась в глаза, справа от входа. Восьмая улица показалась мне сродни Гонконгу и другим экзотическим портам, где все пленительное и красочное, — вспоминала Нелл. — Это была моя Мекка, улица маэстро Гофмана. Здесь было сосредоточено все, что я так хотела знать. Тут открывались ворота в абстрактное и вообще во все современное искусство. Словом, я попала в святое место»[528]. Поселившись на 21-й улице, она скоро перезнакомилась с соседями. В сущности, мастерская Нелл стала новым центром для этой группы. Днем она работала в страховой компании, а по вечерам устраивала сеансы рисунка с натуры, и ее коллеги-художники могли собираться у нее и вместе рисовать[529].

Вскоре после переезда в Нью-Йорк Нелл познакомилась с Бобом Бассом, французским музыкантом из Бруклина, игравшим на духовых инструментах. Они поженились. В то время Басс как раз собирался записаться добровольцем в армию[530]. Благодаря ему Нелл стала завсегдатаем Café Society в Даунтауне и джазовых клубов, расположенных севернее, на 52-й улице. «Мы слушали Билли Холидей и всех тех ребят в клубах по цене одной кружки пива, — вспоминала Нелл. — Мы слушали, как Чарли [Паркер] впервые взял ноты в Карнеги-холле»[531]. Через Боба она познакомилась также с художником и джазовым барабанщиком Леландом Беллом и с любившим поспорить саксофонистом из Бронкса по имени Ицхок Лойза Гроссберг, который предпочитал называть себя Ларри Риверсом[532].

Таким образом, на сцену Челси кроме изобразительного искусства и литературы с размахом вышла еще и музыка. Еще совсем недавно здешние улицы наполнялись преимущественно изящными звуками произведений Стравинского и Баха, струившимися с чердаков. Но внезапно все поменялось, и теперь повсюду играл джаз[533]. Постоянно раздавалась барабанная дробь. Однажды Нелл решила, что хочет, подобно Леланду, быть не только художником, но и джазовой барабанщицей. («Владение барабанными палочками до сих пор сказывается на том, как я использую кисти», — говорила она.) Реагируя на призыв ее громкой музыки, другие жители квартала охотно заглядывали на огонек. Вскоре на чердак набивалось достаточно народу, чтобы устроить отличную вечеринку. Никому все это не доставляло большего наслаждения, чем самой Нелл. «Нелли танцевала сама с собой какой-то дикий импровизированный танец или стучала по барабанам», — рассказывала Эдит. Эти вечеринки «длились по нескольку дней, пока гости не расходились по домам в полном изнеможении». Джаз служил для художников не только способом отвлечься, но и источником вдохновения. «Мы, художники, были влюблены в идею новых форм и ритмов, неразрывно связанную с духом, который ощущался в этой музыке, — говорила Нелл. — Краски в абстрактной живописи должны обретать собственную жизнь на полотне, точно так же, как звуки при импровизации в джазе»[534]. По словам Нелл, в этой обстановке она ощутила себя настоящим художником[535]. Окружающие просто не могли не разделить с ней это чувство. Ее смелый побег из буржуазно-родительской кабалы заражал оптимизмом и порождал огромное желание жить. Один писатель, хорошо знавший Нелл, назвал ее чердак и деятельность в те дни «большим взрывом»[536].

Художники из Челси изо всех сил старались превратить заброшенную промышленную зону в оазис творчества, свободный от войны. Но ее беды, конечно же, настигали их и там. Волонтеры стучали в двери, собирая все, что могло помочь союзникам победить: старые кастрюли и сковородки, шины, садовые шланги, резиновые плащи — словом, все, что можно было расплавить или превратить в оружие, пули или снаряжение для войск[537]. В стране ввели нормы потребления на многие товары, в том числе на бензин, кофе, консервы и обувь[538]. «В мастерских художников начали появляться сахарницы из „Автомата“, — вспоминала Элен. — Сахар был основным источником энергии при нашей диете, предельно скудной во всем остальном»[539].