«После того как Германское Правительство и Правительство СССР подписанным сегодня договором окончательно урегулировали вопросы, возникшие в результате распада Польского государствами тем самым создали прочный фундамент для длительного мира в Восточной Европе, они в обоюдном согласии выражают мнение, что ликвидация настоящей войны между Германией с одной стороны и Англией и Францией с другой стороны отвечала бы интересам всех народов. Поэтому оба Правительства направят свои общие усилия, в случае нужды в согласии с другими дружественными державами, чтобы возможно скорее достигнуть этой цели. Если, однако, эти усилия обоих Правительств останутся безуспешными, то таким образом будет установлен факт, что Англия и Франция несут ответственность за продолжение войны, причем в случае продолжения войны Правительства Германии и СССР будут консультироваться друг с другом о необходимых мерах».

«Остальное время было использовано г-ном министром и Сталиным для обмена мыслями по политическим вопросам». Риббентроп хотел сделать в заявлении какой-нибудь реверанс в сторону Токио, поскольку «определенные, преимущественно военные, круги в Японии хотели бы компромисса с Советским Союзом», но «в этом они наталкиваются на сопротивление со стороны определенных придворных, экономических и политических кругов и нуждаются в поддержке с нашей стороны в их устремлениях». Сталин предложение отверг, сославшись на то, что Токио до сих пор доброй воли никак не проявил, а «каждый шаг Советского Союза в этом направлении истолковывается как признак слабости и попрошайничества». Попросив Риббентропа не обижаться, советский вождь заметил, что знает азиатов лучше, чем его собеседник: «У этих людей особая ментальность, и на них можно действовать только силой». Когда разговор зашел о Европе, Сталин выразился жестко и резко, что видно даже по дипломатичной записи Хильгера: «Советское правительство не собирается вступать в какие-нибудь связи с такими зажравшимися государствами, как Англия, Америка и Франция. Чемберлен — болван, а Даладье — еще больший болван».

В 12:40 Риббентроп вылетел в Берлин, заявив перед отъездом для печати:

«Мое пребывание в Москве опять было кратким, к сожалению, слишком кратким. В следующий раз я надеюсь пробыть здесь больше. Тем не менее, мы хорошо использовали эти два дня. Было выяснено следующее:

1. Германо-советская дружба теперь установлена окончательно.

2. Обе стороны никогда не допустят вмешательства третьих держав в восточно-европейские вопросы.

3. Оба государства желают, чтобы мир был восстановлен и чтобы Англия и Франция прекратили абсолютно бессмысленную и бесперспективную войну против Германии.

4. Если, однако, в этих странах возьмут верх поджигатели войны, то Германия и СССР будут знать, как ответить на это».

Для дружбы нет границ. Так популярный каламбур обыграл название нового договора и наступивший за ним период взаимной эйфории. Ее апофеозом стал доклад Молотова на сессии Верховного Совета СССР 31 октября. Приведу его наиболее красноречивые фрагменты:.

«За последние два месяца в международной обстановке произошли важные изменения… Во-первых….в отношениях между Советским Союзом и Германией… На смену вражде, всячески подогревавшейся со стороны некоторых европейских держав, пришло сближение и установление дружественных отношений… Во-вторых, надо указать на такой факт, как военный разгром Польши и распад Польского государства… Оказалось достаточно короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем — Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей[33]. „Традиционная политика“ беспринципного лавирования и игры между Германией и СССР оказалась несостоятельной и полностью обанкротилась. В-третьих, следует признать, что вспыхнувшая в Европе большая война внесла коренные изменения во всю международную обстановку…

В связи с этими важными изменениями международной обстановки некоторые старые формулы, которыми мы пользовались еще недавно, — и к которым многие так привыкли, — явно устарели и теперь неприменимы. Надо отдать себе в этом отчет, чтобы избежать грубых ошибок в оценке сложившегося нового политического положения в Европе.

Известно, например, что за последние несколько месяцев такие понятия, как „агрессия“, „агрессор“ получили новое конкретное содержание, приобрели новый смысл. Не трудно догадаться, что теперь мы не можем пользоваться этими понятиями в том же смысле, как, скажем, 3–4 месяца назад. Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняются».

После войны за такие слова почти в любой европейской стране, не говоря уже о Советском Союзе, просто арестовали бы как за «нацистскую пропаганду». Да, «роли изменились».

«Мы неуклонно стремимся к улучшению отношений с Германией и всемерно приветствовали такого рода стремления в самой Германии. Теперь наши отношения с Германским государством построены на базе дружественных отношений, на готовности поддерживать стремления Германии к миру и, вместе с тем, на желании всемерно содействовать развитию советско-германских хозяйственных отношений ко взаимной выгоде обоих государств».

Визиты Шуленбурга и Хильгера в Наркоминдел и Кремль участились. Персонал посольства значительно увеличился: появилась даже должность атташе по лесным вопросам. 7 ноября на приеме в советском посольстве Геринг дружески общался с большой делегацией ученых, инженеров и управленцев военно-промышленного комплекса, которые приехали знакомиться с последними достижениями германской науки и промышленности. История политического, экономического и военного сотрудничества Москвы и Берлина с осени 1939-го до весны 1941 г. достойна стать темой отдельной книги, благо основные документы уже опубликованы.

Рассказ Хильгера о последнем предвоенном годе, проведенном им в Москве, на удивление краток. Например, оговорившись, что документы о визите Молотова в Берлин уже опубликованы в сборнике Государственного департамента США «Нацистско-советские отношения» (1948), он ограничился краткими зарисовками личного характера. Действительно, из документов — как германских, так и советских — мы теперь знаем о многом. В том числе о попытках Шуленбурга и Хильгера втянуть Берлин в переговоры с Москвой в мае 1941 г., чтобы отсрочить начало войны, в неизбежности которой посол убедился после встречи с Гитлером 28 апреля. Ни словом не упомянув загодя представленный ему меморандум Шуленбурга о необходимости дружественных отношений с Россией, фюрер как бы невзначай сказал ему на прощание: «Да, вот еще. Я не собираюсь воевать с Россией». Прилетев в Москву, посол уже на аэродроме прошептал встречавшему его Хильгеру: «Война против России решена!». Ничего не дали и беседы с находившимся в Москве полпредом Деканозовым о том, как разрядить имеющуюся напряженность. Начав эти разговоры на свой страх и риск, Шуленбург решил позондировать почву в Берлине, но статс-секретарь Вайцзеккер решительно распорядился прекратить всякую самодеятельность.