Но вскоре то, что, по выражению Грибанова, началось как «шутка», превратилось в роман. Самойлов не устоял перед умом и искренностью Светланы. Должно быть, она тоже находила его интересным: лирический поэт, член левого крыла авангарда, как и она, больше служивший музам, чем политике.

Светлана все еще боялась посторонних. Грибанов вспоминал случай, который произошел, когда он, Давид Самойлов и Светлана были в гостях у друга Бориса Так Меламида. Это было пятого марта, в годовщину смерти Сталина. Пока все осуждали «вождя», что в то время было неотъемлемой частью любого разговора, Светлана молчала. Когда они вышли на лестницу, жена Меламида спросила Грибанова, кто эта милая женщина, которая пришла с ним. У нее чуть не случился сердечный приступ, когда она услышала, что это была Светлана Аллилуева.

На следующее утро она позвонила Грибанову и начала истерически кричать, что он должен был их предупредить. Она и ее муж не спали всю ночь, пытаясь вспомнить, что они наговорили. Грибанов попытался успокоить женщину, объяснив, что Светлана — очень культурная женщина, и ее не задевает то, что говорят об ее отце. Но привычный страх так въелся в души людей, что супруги Меламид не успокоились.

Любовники встречались в квартире Светланы или на ее маленькой даче в Жуковке. Иногда Борис Грибанов бывал с ними. Обычно они обедали втроем в ресторане московского ипподрома в дни, когда там не было скачек, или в ресторане «Северный» в Марьиной роще. Девятого мая Грибанов и Самойлов встречались со своими военными друзьями в ресторане «Берлин», чтобы отметить День победы. В этот раз празднование уже заканчивалось, когда Самойлов сказал: «Боря, я думаю, будет правильно закончить этот так хорошо начавшийся день с дочкой генералиссимуса».

Самойлов и Грибанов взяли бутылку коньяка и приехали в квартиру Светланы, где долго сидели за разговорами. Грибанов заметил, что нигде нет ни одного портрета Сталина (к тому времени она убрала маленькую фотографию отца в серебряной рамке). На стене висела только большая фотография ее матери. Хотя им было очень интересно, Грибанов и Самойлов никогда не расспрашивали Светлану об отце и редко обсуждали его при ней.

Тем не менее, в отношениях Светланы с Самойловым была одна проблема — она хотела выйти за него замуж. Она приезжала в издательство, где работал Борис Грибанов, он садился в ее машину, и они ехали за город. При этом каждый раз происходил один и тот же разговор:

— Боря, — говорила она, — он должен на мне жениться.

— Светик, этого никогда не будет.

— Но почему? — возмущенно спрашивала она.

— Потому что он поэт, а ты принцесса, — недвусмысленно отвечал я.

Позже Грибанов писал: «Светлана была очень эмоциональной, влюбчивой женщиной, готовой полностью отдаваться каждому своему любовному приключению, готовой пожертвовать всем ради любимого человека. Но в то же время у нее была навязчивая идея: мужчина, которого она любит, должен на ней жениться. Это очень усложняло отношения с ней».

Непреодолимое желание Светланы обязательно выйти замуж видно в каждом ее романе. Было похоже, что, несмотря на свой опыт, полученный в двух неудачных браках, она продолжала верить, что свадьба убережет ее от неизбежных потерь. В корне этой проблемы лежало ее эмоциональное сиротство и ощущение трагической недолговечности отношений, которое все время охватывало ее. Да и как могло быть иначе? Все шло прахом, когда она втягивала других людей в водовороты своих чувств.

В своей книге «Поденные записи», опубликованной через много лет, Самойлов писал о Светлане. В записи, датированной 17 ноября 1960 года, он описал разрыв их отношений.

Сегодня неожиданно приехала Светл. и… бросила мне перчатку.

Утром она звонила по телефону, я пытался избежать разговора с ней. Говорить с ней так же трудно, как избавиться от тошноты или написать эпическое стихотворение. Она, как всегда, вела себя как принцесса: появилась передо мной и бросила на стол перчатку, том Случевского и старинный георгиевский крест — жалкие сувениры, оставшиеся от моего страстного увлечения.

Только позже я смог оценить трогательную нелепость ее действий, связанных с силой ее чувств, бурным темпераментом ее отца и одиночеством. В тот момент, когда все происходило, я испытывал только смесь жалости, восхищения и возмущения. Она раб своих страстей, но внутри раба всегда спит тиран…

Никогда в своей жизни я не был так потрясен и захвачен трагической судьбой другого человека. И никогда я не испытывал такого сильного желания бежать подальше от этого человека, из замкнутого круга ее нерешенных и удушающих проблем.

Когда в 1967 году Самойлов узнал, что Светлана стала невозвращенкой, он сдержанно записал в своем дневнике: «Она оказалась еще великолепнее, чем я думал». И с досадой добавил: «Я мало понимал и ценил женщину, которая была рядом со мной».

По мнению Самойлова, трагедия Светланы была в том, что она «несла крест своего происхождения всю свою жизнь». Она так и не смогла полностью отказаться от своего отца, хотя демонстративно отказывалась от какой-либо духовной общности с ним. С этой двойственностью ей было очень тяжело справляться.

Но, возможно, проблема была еще сложнее. Вероятно, есть разница между тем, каково быть сыном диктатора и каково — его дочерью. От сына требуется быть похожим на отца и, зачастую, он просто пародирует отцовскую властность, как это было с Василием. Но у Сталина было особенное отношение к Светлане. Отец любил ее, хотя был невнимателен, часто резок и даже груб. Его чувства казались настоящими. Они требовали подчинения. Все это наложилось на брошенную в ярости фразу: «Ты бы посмотрела на себя — кому ты нужна?! Дура!» Поэтому Светлана, скорее всего, и понятия не имела, какой должна быть любовь, и, по всей видимости, в глубине души считала, что ее вообще невозможно полюбить. Она искала романтизированную, идеализированную замену настоящим чувствам. Эта идеализация любви свойственна многим женщинам, но у Светланы она была чрезмерна. Ей был нужен мужчина, который сделал бы ее другой, а вернее — который дополнил бы ее. Слишком уж сильный страх вызывало в ее душе одиночество. Но среди тех мужчин, которые встречались Светлане, было мало тех, кто хотел по-настоящему привязаться к дочери Сталина, кто был готов принять тьму в ее душе.

В конце пятидесятых — начале шестидесятых годов Москва была очень интересным местом. Город стал поистине международным: все время проходили музыкальные и танцевальные конкурсы, кинофестивали, всемирные литературные конференции. Столицу посещали делегации иностранных артистов, приезжали студенты по обмену. В городе шла бурная ночная жизнь. Но за этим ярким фасадом все по-прежнему контролировалось вежливыми комиссарами. КГБ продолжал свою работу.

С началом хрущевской оттепели в политической жизни страны начался хаос.

В марте 1956 года, сразу после «секретного доклада» Хрущева, в Тбилиси во время мероприятий, посвященных третьей годовщине со дня смерти Сталина, вспыхнуло студенческое восстание. Десятки (некоторые утверждали, сотни) людей были убиты советскими солдатами. По иронии судьбы, студенты протестовали против хрущевской политики десталинизации. По их мнению, Хрущев опорочил имя славного сына Грузии. В октябре советские танки вошли в Будапешт, чтобы подавить выступления либерально настроенных студентов, требующих прекращения господства Советского Союза над Венгрией. Устойчивость всего советского блока была под угрозой. Народ с волнением ждал, что же произойдет дальше.