После своего «секретного доклада» Хрущев начал проводить ряд политических и культурных реформ. В искусстве была ослаблена цензура, и некоторые иностранные публикации, наконец, увидели свет в СССР. Это было почти утопическое время, которое вслед за Эренбургом стали называть оттепелью. Неожиданно показалось, что «все ужасы и бедствия сталинской эпохи теперь будут иметь счастливый конец… Людей охватило радостное возбуждение, они начали говорить и спорить так, как не могли делать многие годы… Если вы были молоды и были сторонником реформ… то это время просто невозможно забыть». В Горьковском институте Синявский и его друзья были на пути к такой свободе мыслей, какую Светлана не считала возможной.

В этой атмосфере всеобщей эйфории Светлана тоже подняла свое маленькое восстание. Ее подруга того времени, Галина Белая, вспоминала, как Светлана стала приглашать друзей в Дом на набережной. В частности, Галина вспомнила, как они все собирались — тут же были дети Светланы, а она сама бегала просить ножи и вилки у Молотовых — и Андрей Синявский и Антон Меньшутин пели свои сатирические песни, переделанные из старых советских песен. Галина и Светлана знали, что Синявский публикует свои работы за границей под псевдонимом Абрам Терц. КГБ стал более терпимо относиться к самиздату, но передавать антисоветские книги, опубликованные на Западе, было по-прежнему строго запрещено.

В сентябре 1957 года Светлана решила сменить фамилию «Сталина» на фамилию матери «Аллилуева». Она говорила, что прежнее имя резало ей сердце своим острым металлическим звучанием. Ворошилов, близкий друг ее матери, который тогда был Председателем Президиума Верховного Совета СССР, не удивился и сказал только: «Ты правильно решила». Но первый же чиновник, увидевший новые документы Светланы, спросил со страхом и сочувствием: «Вас заставили переменить фамилию?!» Он не хотел верить, что это было ее собственное желание.

Несмотря на то, что она давно отвергла этот титул, Светлана все еще оставалась кремлевской принцессой и привлекала к себе пристальное внимание. В первые дни революции женщины, как и мужчины, получили право на свободное сексуальное поведение, но в пятидесятые годы жаждущая, ищущая, независимая сексуальность Светланы делала ее объектом слухов и сплетен. По иронии судьбы, именно ее отец способствовал укреплению этого буржуазного пуританства. Люди сплетничали о двух ее браках и многочисленных любовных связях.

На самом деле у нее был короткий роман с Юрием Томским, сыном Михаила Томского, профсоюзного лидера, который в 1936 году покончил с собой из-за грозящего ему ареста. Юрий вырос в ГУЛАГе. Сплетники жестоко обсуждали их отношения, выказывая особую неприязнь к Светлане как к дочери Сталина. Писатель Борис Рунин описал этот роман в своих воспоминаниях.

Вчера вечером Светлана Аллилуева неожиданно прикатила в Коктебель на своей «Победе». С ней был Юрий Томский. Много лет назад Юрий был со Светланой в одном пионерском отряде, очевидно, — в кремлевском.

А теперь, отбыв свой срок в лагерях, он, по всей видимости, вступил с ней в брачный союз. Вскоре после свадьбы Светлана посадила его в машину и привезла сюда, на море. В Доме творчества их отказались поселить без путевки. Они провели день на пляже, пустынном в это время года.

Спали в машине — ну а что им оставалось делать, надо же было как-то удовлетворять свои потребности. Светлана что-то готовила, что-то стирала. И по Дому творчества тут же поползли слухи, которые привлекли на пляж множество зевак: принцесса хлопочет по хозяйству…

Рунин был не прав: Светлана не выходила замуж за Томского. Но восторг, с которым Борис описывает ее унизительное положение, был подлым и мелочным: принцесса, стирающее свое нижнее белье на глазах глумящейся публики.

Многие считали, что [Светлане] потребовалось время, чтобы понять, что большинство людей, которые придирались к ней, поступали так [не искренне, а] в знак того, что их собственные надежды рухнули… Вся эта шумиха и суета вокруг нее испортила ее характер. Постепенно она поняла, что никогда не будет вызывать искреннюю человеческую привязанность, и начала искать развлечений, обращаться с людьми так, как будто они были игрушками. Двоюродная сестра Светланы Кира соглашалась с Владимиром: «Светлана, казалось, пыталась добиться какой-то определенной цели… и она знала, какой. Она изо всех сил отгораживалась от настоящих чувств других людей».

Тем не менее, были люди, которые воспринимали Светлану совсем по-другому. Степан Микоян так писал об ее замужествах и романах:

Я уверен, что она каждый раз влюблялась по-настоящему или ей казалось, что она влюблена. Каждый раз, когда она начинала с кем-то встречаться, она говорила, что «теперь все по-другому», а через несколько месяцев разочаровывалась. Когда это происходило, она начинала каждый день приходить к нам… и плакала на плече у Эллы.

* * *

В конце пятидесятых Светлана познакомилась с поэтом еврейского происхождения Давидом Самойловым. В этот раз она влюбилась без памяти. Он был всего на шесть лет старше Светланы, красивый, с открытым искренним лицом, на котором часто появлялась ироническая улыбка. Он уже снискал репутацию мудреца и плейбоя и считался одним из лучших поэтов в послевоенном поколении. Он писал стихотворения о войне и, кроме того, стихи, где природе придавался почти мистический смысл, что было особенно близко Светлане.

Первая встреча Светланы и Давида произошла в доме Степана Микояна, который жил в пятикомнатной квартире в Доме на набережной. У жены Степана Эллы был День рождения, и она пригласила Бориса Грибанова, своего коллегу по издательству «Детская литература». Грибанов привел с собой своего близкого друга Давида Самойлова, который всегда хотел посмотреть, как живет элита страны.

Во время обеда Самойлов с удивлением обнаружил, что сидит за столом рядом со Светланой Аллилуевой. Он нашел ее чрезвычайно привлекательной, но никак не мог избавиться от мысли, что на самом деле разговаривает с дочерью Сталина.

По словам Грибанова, несмотря на то, что во главе стола сидел сам Анастас Микоян, Светлана и Самойлов вскоре начали с большим энтузиазмом флиртовать друг с другом:

Спустя всего пятнадцать минут, не обращая никакого внимания на самого Микояна — впрочем, для Светланы его присутствие было вполне естественным, она привыкла смотреть на товарищей своего отца как на слуг, а для поэта Самойлова титулы вообще ничего не значили, — короче говоря, через пятнадцать минут они уже страстно целовались. Мы с женой ушли, предоставив моего друга самому себе.

Поцелуи на глазах у посторонних никак не вписывались в достаточно чопорный имидж Светланы, к которому привыкло ее окружение. Степан Микоян ничего не писал в своих воспоминаниях о таком поведении своей подруги детства. Но, что бы ни произошло за столом, Светлана и Самойлов ушли с вечеринки вместе. На следующее утро в кабинете Грибанова раздался звонок. Это был Самойлов, который хихикал в трубку:

— Боря, мы его трахнули!

— А я-то тут при чем? — спросил я [Грибанов]. Я был в ужасе.

— Нет-нет, не спорь! Я сделал это и от твоего имени!