Однажды Галина увидела, как ворота дачи неожиданно распахнулись и через них на огромной скорости влетела машина Светланы. За ней въехали две милицейские машины, из которых тут же выскочили милиционеры. Они были в шоке, когда узнали женщину, которую преследовали, и быстро ретировались. Выяснилось, что Светлана не остановилась на посту, где должна была предъявить свои документы. Вместо этого она нажала на газ и проехала мимо. «Она была очень довольна своей выходкой», — вспоминала Галина. Ей нравилось водить за нос всяких бюрократов.

В 1954 году Светлана закончила и защитила диссертацию по теме «Развитие русской реалистической традиции в советском романе». Она получила кандидатскую степень. На полках в ее квартире стояли самые разные книги: от Чехова и Достоевского до Джека Лондона и Мопассана. Она читала и современных писателей: Анну Ахматову, Илью Эренбурга и Константина Симонова, а также все зарубежные новинки, как только они переводились на русский язык. Иногда сама работала переводчиком. В ее гостиной висела маленькая фотография ее отца в маршальской форме в серебряной рамке, фотография матери, которая держала маленькую Светлану на руках и фотографии Иосифа и Кати.

Чтобы уберечь себя и детей, Светлана решила держаться подальше от политики. Она называла это «Моя таинственная и нелепая двойная жизнь». На первый взгляд, она жила «на задворках» правительственной элиты, имея материальный достаток. С другой стороны, она чувствовала полное отчуждение от элиты. Она хотела, чтобы ее не узнавали на улицах, но люди продолжали видеть в ней «кремлевскую принцессу». В ГУМе по-прежнему продавались духи под названием «Дыхание Светланы». Правительство дало ей понять, что она не должна публично высказываться о своем отце. Все, связанное со Сталиным, было государственным делом, что ставило и саму Светлану в положение государственной собственности. В любом случае, она не верила, будто что-то, что может сказать дочь Сталина, может быть кому-то полезным. Все ее слова будут неизбежно искажены другими людьми. Мало кто относился к Сталину нейтрально: либо ему поклонялись, либо проклинали его.

Но однажды ей пришлось высказаться публично. Светлана вступила в партию в 1951 году, после того, как отец долго укорял ее, что «неприлично дочери Сталина быть вне рядов КПСС». По большей части она молча сидела на обязательных скучных партийных собраниях, зная, что если она не придет, то ее отсутствие обязательно заметят. Когда в 1954 году журналист Илья Эренбург опубликовал свою повесть «Оттепель», партия была в ярости и требовала расправы с ним. Светлана храбро выступила в его защиту. Она глубоко восхищалась Эренбургом.

Зимой, почти через год после смерти Сталина Эренбург торопился закончить свою работу над повестью. Книга немедленно стала сенсацией — ее название даже дало имя послесталинской эпохе. Вначале оно произносилось с оптимизмом и надеждой, а после — с сарказмом. Главный герой повести был совершенно равнодушным ко всему директором фабрики, из-за которого рабочим приходилось жить в нечеловеческих условиях. Директор срывал план строительства жилья, чтобы получить уменьшение производственных планов. Одним из второстепенных героев был врач-еврей. Таким образом автор впервые коснулся того ужаса, который вызвало «Дело врачей». Через основную любовную историю Эренбург показал, что государственный аппарат не имеет права вмешиваться в личную жизнь.

Власти сурово набросились на Эренбурга. Константин Симонов, который стал теперь главным редактором «Нового мира», раскритиковал повесть как «слишком мрачную». Она фальшиво изображала советскую жизнь «как полную различных недостатков и недостаточно счастливую». «Она подражала западным образцам».

На партийном собрании Светлана встала и выступила в защиту Эренбурга, сказав, что не понимает, в чем обвиняют Эренбурга, «когда даже партийная печать сейчас признает ошибки прошлого и невинно осужденные люди возвращаются из тюрем». Ее высказывания назвали «безответственными и политически незрелыми». Позже Светлана написала Эренбургу письмо, в котором тепло отозвалась о его творчестве: «Я очень благодарна Вам за Вашу редкую способность находить правдивые слова и говорить их громко, без двуличия, которое для многих из нас, современных советских интеллигентов, стало второй натурой».

Возможно, Светлана имела в виду его проект под названием «Черная книга». В 1944 году, когда война еще не закончилась, Эренбург организовал группу, в которую вошли примерно два десятка писателей, в том числе, Василий Гроссман. Они должны были собирать документы и свидетельские показания у очевидцев, которые пережили фашистские зверства против советских евреев — на советской территории от рук солдат Вермахта погибло примерно полтора миллиона евреев. Эренбургу пришлось оставить этот проект, когда при редактировании из книги убрали замечания о роли советских коллаборационистов в предательстве еврейского народа. «Черная книга» так и осталась неопубликованной при жизни автора.

Тем не менее, в личной жизни Светлана по-прежнему чувствовала себя одинокой. Ее подруга того времени, Ольга Куликовская, говорила, что «более одинокой женщины она никогда не встречала». Другая подруга, Татьяна Тесс, замечала: «Ее поиски счастья были бесконечными». Неисправимый романтик, Светлана мечтала встретить человека, который не воспринимал бы ее как дочь Сталина. В 1954 году на Съезде советских писателей в Кремле ей показалось, что она его нашла.

Проходя по сверкающему огнями Георгиевскому залу, она совершенно неожиданно, к своему изумлению, наткнулась на Алексея Каплера. В первую секунду она испугалась, что он сделает вид, что не знает ее, но он был таким же, как и прежде. Каплер просто на шаг отошел от группы деятелей кино, с которыми стоял, и сказал ей: «Здравствуй!» Потом он взял ее за руку и засмеялся. Все, кто видел эту сцену, оценили значение этого жеста.

Каплер освободился из лагеря в 1953 году, вскоре после смерти Сталина. Он вернулся в Москву к своей новой жене, актрисе Валентине Токарской, на которой женился через три месяца после освобождения. Свидания с ней и ее продуктовые посылки спасли Каплера от смерти в лагере, а брак с ней дал ему право законно поселиться в ее большой московской квартире.

Светлана и Каплер вместе ушли со Съезда, рука об руку гуляли в парке в Сокольниках и, наконец, сели в маленьком кафе. Они словно продолжили свои отношения, так жестоко прерванные ее отцом одиннадцать лет назад. Она очень боялась, что Каплер считает ее виноватой в тех ужасах, которые ему пришлось пережить, и умоляла его понять, почему она никогда не пыталась ни помочь ему, ни как-то с ним связаться. Если бы она так поступила, его положение только ухудшилось бы. Каплер ничего на это не ответил.

Тем не менее, он рассказал ей о своем освобождении из ГУЛАГа. После того, как его дело было рассмотрено, Каплера реабилитировали и сказали, что он может отправляться домой. Ему предоставили возможность воспользоваться телефоном, но он не мог сообразить, кому же позвонить. В конце концов, он набрал номер сестры, живущей в Москве, и сказал: «Здравствуй, я скоро буду у тебя. Никуда не уходи из дома, я уже еду». Он медленно вышел из Лубянской тюрьмы. Было лето, июль. Вдруг он почувствовал, что ноги его не держат. Он сел на скамейку. Рядом в сквере играли дети, листья зеленели в лучах солнца, а у него по щекам текли слезы. Каплер рассказывал Светлане: «Я сидел там на лавочке и плакал навзрыд. Потом я пошел к сестре. Слава Богу, я перестал рыдать до того, как добрался до ее дома». Растрепанный мужчина, плачущий на лавочке, не вызывал в те дни никакого любопытства.