Суета вокруг смерти ее отца напомнила Светлане мрачную пьесу-гротеск. Она с отвращением смотрела на аппарат искусственного дыхания, который откуда-то привезли. Никто из присутствующих врачей не знал, как с ним обращаться. Они стояли вокруг, разговаривая шепотом, временами кто-нибудь на цыпочках подходил к дивану, где лежал больной. Когда профессор Лукомский приближался к лежащему без сознания Сталину, он, должно быть, думал о судьбе своих коллег, сидящих в тюремных камерах, потому что его трясло так сильно, что Берия прикрикнул: «Вы доктор или кто? Идите и возьмите его за руку правильно!»

Вскоре приехал Василий, пьяный в стельку, и закричал, что врачи убивают его отца. Они его отравили. Затем он выбежал из дома. Каждый раз, когда он возвращался, Василий выкрикивал те же самые обвинения. Как отметила Светлана, ее брат «ощущал себя наследным принцем».

Светлана была единственным членом семьи Сталина, кто был рядом с ним, пока он умирал. Ее двоюродным братьям, которые могли бы приехать, было запрещено бывать на кунцевской даче. Ее тети были в тюрьме. Чтобы успокоиться, она время от времени уходила на кухню к слугам.

Она была поражена сложностью нахлынувших на нее чувств, которые колебались от любви до облегчения:

Как странно, в эти дни болезни, в те часы, когда передо мною лежало уже лишь тело, а душа отлетела от него, в последние дни прощания в Колонном зале, — я любила отца сильнее и нежнее, чем за всю свою жизнь… В те дни, когда он успокоился, наконец, на своем одре, и лицо стало красивым и спокойным, я чувствовала, как сердце мое разрывается от печали и от любви. Такого сильного наплыва чувств, столь противоречивых и столь сильных я не испытывала ни раньше, ни после.

* * *

Возможно, Светлана увидела лицо человека, которым он мог бы стать, но никогда не был, отдав все человеческое в себе идее — идее Сталина, символа мощи Советского Союза. Странно, но она чувствовала вину — она не была ему хорошей дочерью. «Я жила в доме как чужой человек, я ничем не помогала этой одинокой душе, этому старому, больному, всеми отринутому и одинокому на своем Олимпе человеку».

Горе исказило реальность. На самом деле у Светланы не было практически никакого влияния на отца. Ее фантазии о том, что она могла спасти его, требовался враг, который угрожал ему. И она увидела Берию, который крутился вокруг постели Сталина и подолгу всматривался в лицо больного. Сталин иногда открывал глаза, но, по-видимому, был без сознания. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал продемонстрировать свою преданность и одновременно оказаться главным партийным лидером, когда удостоверится, что Сталин умер. Светлана решила, что Берия — враг. Он был «лукавым царедворцем», которому удалось обмануть Сталина, его Яго, который «сумел хитро провести отца» и впутать его в свои преступления. Это была нелепая, сознательная слепота, которой были подвержены многие в семье Сталина. Они боялись взглянуть правде в глаза и увидеть, что злом был Сталин, человек, которого они любили и который должен был любить их, но совершал преступления против них. Они хотели верить, что именно Берия довел мстительность, присущую Сталину, до настоящей паранойи.

Это отчасти было правдой. Всех членов Политбюро и государственного аппарата можно обвинить в соучастии в сталинских преступлениях. Все были виновны, но каждый знал, что Сталин несет ответственность за все и каждый слишком сильно боялся, в том числе и Берия, который начал подозревать, что Сталин готовит его падение. Берия был мингрелом из Западной Грузии. В 1951 году мингрельская националистическая группа была осуждена по обвинению в ведении подпольной шпионской работы в Грузии. Этот процесс получил известность как «Мингрельское дело», по которому был арестован ряд государственных деятелей мингрельского происхождения. Лидером группы якобы являлся дядя жены Берии. Опасность была очень близко. Берия прекрасно знал методы Сталина. Лаврентий Павлович должен был молиться о смерти вождя.

Агония Сталина продолжалась. Несколько дней он пролежал без сознания, захлебываясь своей собственной слюной. Кровоизлияние все больше распространялось. Лицо постепенно темнело, губы почернели. Он начал медленно задыхаться. В предсмертной агонии он открыл глаза и поднял руку в жесте, который Светлана приняла за прощание или угрозу, хотя, скорее всего, это была отчаянная попытка умирающего сделать еще один глоток кислорода:

«В последнюю уже минуту он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, — это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть — тут он поднял вдруг кверху левую руку и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно к кому и к чему он относился… В следующий момент, душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела».

Хрущев тоже заметил этот жест, но принял его за последний рефлекс умирающего организма.

Сталинская дача в Кунцево с тех пор и до конца жизни преследовала Светлану в ночных кошмарах. Эти комнаты представали перед ней холодными, темными, душными, внушающими страх. Она бежала по бесконечному мрачному лабиринту, пока не просыпалась. Ее отец любил эту дачу. Светлана верила, что где-то неподалеку бродит его душа. После того, как увезли тело Сталина, она побывала на даче только один раз.

Сталин умер в 9 часов 50 минут пятого марта. Светлана запомнила, как они все стояли, окаменев в молчании, вокруг его постели. Она верила, что слезы на глазах собравшихся были искренними. Хрущев вспоминал об этом моменте так:

«Каждый из нас принял смерть Сталина по-своему. Мне было очень тяжело. Честно говоря, я принял это близко к сердцу не потому, что я был привязан к Сталину, хотя, конечно, я был к нему привязан. Я был обеспокоен составом правительства, которое осталось после Сталина, а особенно — местом, которое занял в нем Берия». Тело Сталина еще не успело остыть, а Берия уже громким хозяйским голосом требовал машину с шофером.

Когда все члены правительства устремились к выходу, Светлана осталась одна, раздираемая противоречивыми чувствами: горе и облегчение. Она потеряла отца и поэтому чувствовала боль и ужас, но она ощущала, как одновременно приходит облегчение. Тяжесть отпускала души и сердца людей, и со Светланой происходило то же самое.

Светлана смотрела на слуг, которые по очереди заходили в комнату, чтобы проститься. Домоправительница Сталина Валечка упала головой на грудь покойнику и заплакала, по деревенской традиции, в голос. Светлана была поражена и почти завидовала ей. Сама она сидела как каменная. Она не могла плакать.

Уже под утро тело положили на носилки и увезли в морг. Светлана сидела вместе с прислугой в столовой, они ждали официального объявления о смерти Сталина по радио. Наконец из радиоприемника раздался медленный голос диктора: «Перестало биться сердце соратника и гениального продолжателя дела Ленина, мудрого вождя и учителя коммунистической партии и советского народа….» В сообщении говорилось, что Сталин умер в Кремле, что, конечно же, не соответствовало действительности, но именно в этот момент Светлана поняла, что смерть ее отца — реальность. И, сидя среди прислуги Сталина, она, наконец, зарыдала. Среди них она не чувствовала себя одинокой. «Все знали меня, и то, что я была плохой дочерью, и то, что отец мой был плохим отцом, и то, что отец все-таки любил меня, а я любила его».