— Что тебе мешает? По какой причине ты хочешь развода?

— Я не выношу свою свекровь. Я не могу к ней приспособиться, — пробормотала Светлана.

— А твой муж? Что твой муж говорит?

— Он во всем поддерживает мать.

— Ну хорошо, если ты так решила, то разводись. В таких делах нельзя принуждать силой. Но я хочу, чтобы ты знала: мне не нравится твое отношение к семейной жизни.

Это было последнее слово Сталина в этом щекотливом деле. Светлана, возможно, и была удовлетворена его решением, но сидела вся красная от смущения. Она быстро попрощалась и ушла.

Позже Светлана говорила, что Жданов был очень умным, культурным, талантливым в своей области человеком и замечательным отцом, но они жили словно в разных вселенных. Он тоже хотел развестись. После развода он подружески относился к Светлане, посвящал много времени дочери Кате и брал обоих детей в свои походы и археологические экспедиции.

Сталин разрешил своей дважды разведенной дочери уехать из Кремля. Он дал ей квартиру в Доме на набережной. Вместе с ней переехала ее старенькая няня Александра Андреевна, которая теперь стала больше обузой, чем подмогой. Квартира № 179 на третьем этаже в седьмом подъезде была скромной — всего четыре комнаты и кухня. Но она была роскошной по сравнению с обычным московским жильем того времени — коммунальной квартирой, где несколько семей могли ютиться в одной комнате, разделенной перегородкой, где постоянно ссорились на общей кухне и в общем санузле и постоянно писали жалобы на шумных детей, которых воспитывают хулиганами, в домовой комитет.

Светлане было двадцать шесть лет, она была на последнем курсе аспирантуры. Когда она разводилась, отец спрашивал ее, на что она собирается жить. После ухода от Жданова, она не получила ни государственной дачи, ни машины с водителем. По новому закону от 1947 года родственники членов правительства не должны были больше получать какое-либо обеспечение за государственный счет. Светлана запомнила, как однажды отец прямо-таки набросился на нее: «Дармоедкой живешь, на всем готовом?… Дачи, казенные квартиры, машины, — все это тебе не принадлежит, не считай это своим».

Она объяснила, что ей не нужна дача или машина с водителем, а аспирантской стипендии вполне хватает на то, чтобы платить за квартиру и покупать продукты для нее и детей. Тогда он успокоился и дал ей несколько тысяч рублей, считая, что это — огромная сумма. Он понятия не имел, что деньги обесценились настолько, что нескольких тысяч хватит только на то, чтобы прожить несколько дней. Светлана ничего не сказала.

Тем не менее, Сталин предложил купить дочери машину, но только если она вначале получит водительские права. Этот эпизод она всегда очень любила вспоминать. Еще одним из любимых воспоминаний был один-единственный раз, когда она повезла отца покататься на машине. Светлана была за рулем, на заднем сидении сидел охранник с винтовкой на коленях. Сталин выглядел очень довольным, видя, что его дочь может водить машину.

Но, по правде говоря, Сталин и его дочь все больше отдалялись друг от друга. 28 октября она писала ему:

28.10.52

Мой дорогой папочка!

Я очень хотела бы встретиться с тобой. У меня к тебе нет никаких дел или вопросов, мне просто хочется увидеть тебя. Если ты мне позволишь и если это не побеспокоит тебя, я бы хотела провести с тобой на ближней (кунцевской) даче два праздничных дня — восьмое и девятое ноября. Если можно, я возьму детей, сына и дочку. Для нас это будет настоящий праздник.

Светлана привезла детей на дачу восьмого ноября. Это был первый раз, когда Сталин увидел Катю, которой было уже два с половиной года, и единственный раз, когда Светлана, ее отец и дети были вместе. Также в этот день была двадцатая годовщина Надиной смерти, хотя об этом никто не упоминал. Светлана не знала, помнит ли еще ее отец о том, какого числа мать покончила с собой.

Светлана с отвращением смотрела на дачу отца. Комнаты выглядели просто отвратительно. В дешевых рамках на стенах висели фотографии, вырезанные из журнала «Огонек»: маленькая девочка с теленком, какие-то дети, сидящие на мосту. Незнакомые дети — нигде не было ни одной фотографии его собственных внуков. Совершенно одинаковая мебель в комнатах — в каждой кушетка, стол, стулья — испугала ее. Небольшое застолье прошло хорошо, но Светлана чувствовала, что отцу безразлично и ее присутствие, и присутствие детей. Он только один раз посмотрел на Катю и залился смехом. Светлана не могла понять, хотел бы ее отец снова жить с семьей. Когда она представила себе, как живет вместе с детьми с отцом под одной крышей, то поняла, что он уже привык к свободе своего одиночества, которое, по его утверждению, полюбил еще в сибирской ссылке. «Мы уже были так разобщены с ним жизнью за последние двадцать лет, что было бы невозможно соединить нас в какое-то общее существование, в какую-то видимость семьи, одного дома, — даже если бы на то было обоюдное желание».

Она приехала одна и без подарка на празднование семидесятитрехлетия (семидесятичетырехлетия) отца. На празднике присутствовали Берия, Маленков, Булганин и Микоян. Хрущев приехал и уехал. Молотова не было, он был не в фаворе. На ХК съезде партии в октябре Сталин подверг его жестокому глумлению, а его жену Полину выслали в Казахстан за то, что она говорила на идише на официальном коктейльном приеме. Ее без колебаний объявили «дочерью еврейского народа».

Сталин был полон энтузиазма. Повара подготовили настоящий грузинский пир. Несмотря на то, что все продукты проходили «проверку на яды», Сталин предпочитал, чтобы другие попробовали блюда, прежде чем он начнет их есть. Хрущев вспоминал, что Сталин часто говорил: «Никита, вон там стоят гусиные потроха. Ты их уже пробовал?» Хрущев отвечал «Еще нет». «Я видел, что ему самому хочется их съесть, но он боится. Я пробовал блюдо, и только после этого он накладывал себе».

Когда Сталин ставил на граммофон пластинки с русскими и грузинскими народными песнями, все должны были танцевать. А Сталин, по описанию Хрущева, в это время «слонялся среди танцующих, вытянув руки по швам. Было ясно, что он никогда раньше не танцевал». Потом появилась Светлана. Хрущев вспоминал об этом так:

Не знаю, приглашали ее или она приехала сама. Она оказалась среди людей, мягко говоря, значительно ее старше. Как только Сталин увидел трезвую молодую женщину, он тут же заставил ее танцевать. Я видел, что она устала. Она едва могла двигаться. Она немного потанцевала и хотела было остановиться, но отец продолжал настаивать. Она пересекла комнату и остановилась возле граммофона, прислонившись к стене. Сталин пошел к ней, и я тоже подошел к ним. Мы стояли вместе, Сталин ворчал: «Ну, давай, Светланка, танцуй! Ты же хозяйка, поэтому танцуй!»

«Я уже натанцевалась, папа, — сказала она. — Я устала». После этих слов он схватил ее за завиток волос на лбу и сильно потянул. Я увидел, что она вся покраснела и на глазах ее выступили слезы… Он тянул все сильнее и сильнее и вытащил ее за волосы на танцевальную площадку.

Светлана отрицает, что отец когда-либо вытаскивал ее за волосы на танцевальную площадку, но это празднование дня рождения стало ее последней встречей с отцом. Сталин, конечно, был пьян. Возможно, он тайно злорадствовал. Ведь он как раз закончил подготовку к своей последней и самой страшной идеологической компании — «Делу врачей».