— Это еще не конец! — он вышел последним, после того, как двое охранников, сковав мне руки за спиной уже знакомым пластиком, вывели из зала. Я чувствовала его взгляд, давящий мне в спину, и думала, что, наверное, была ужасным существом, если единственный человек, который попытался меня поддержать, искренне меня ненавидел.

Двигаясь между двух охранников в камеру смертников, я вспоминала все, что когда-то знала либо слышала про этот вид казни. Я знала, что за несколько сотен лет ничего не изменилось, и что процедуру постарались сохранить в первозданном виде. Казнимого фиксировали на специальном кресле, в вены ему вводили иглы, присоединённые к двум капельницам. Через них делали внутривенную инъекцию «взрывной смеси» — набора из трёх препаратов, разработанного еще на старой доброй Земле врачом Стенли Дойчем. Последовательно вводили: пентотал натрия, который использовали для анестезии, павулон, парализущий дыхательную мускулатуру и хлорид калия, приводящий к остановке сердца. Смерть наступала в течение нескольких минут. В идеале. Если тюремный врач ничего не напутает, если попадет в вену с первого раза. Если у тебя нет врагов. Если же есть… Бывали случаи, когда казненный на протяжении долгих минут, казавшихся вечностью мучился от удушья и сильнейшей боли.

Садясь в камере смертников, больше похожей на бетонный ящик на пустую металлическую полку, прикрученную к стене, я понимала, что можно не бояться смерти. Но меня трясло от мысли, что меня ждет перед ней.

У меня оставалась одна ночь. Последняя ночь моей жизни. Здесь не тянули время попусту, и апелляции считались пережитком прошлого, ведь у нас самое справедливое правосудие! Оно не может ошибаться. Хотелось напиться, или закурить. Хоть чем-то занять мелко и противно дрожащие руки. Я сделала несколько вдохов-выдохов. Помогало не очень.

— Ты могла бы не проходить через все это, — откуда здесь взялся генерал Росс? И почему мне не дадут даже умереть спокойно.

Он стоял за решеткой, отделявшей нас друг от друга, и выглядел куда более встревоженным, чем я.

— Мне нечего вам сказать, генерал, — в тот момент я испытывала даже некоторое удовлетворение. Ему так и не удалось меня сломать! И даже после моей смерти он не успокоится, опасаясь, что рано или поздно, диск, который он считал навсегда утерянным, всплывет в самый неожиданный момент. Если бы я не ненавидела его столь сильно, могла бы даже посочувствовать.

— Ты сдохнешь! Туда тебе и дорога, мразь! — выплеснул он на меня свою злость и скрылся с глаз. Слыша, как он удаляется, я улыбнулась. Ну, хоть кому-то могу насолить, даже своей смертью.

Было жутко неудобно сидеть на полке, и я поменяла положение. Черт! Последнюю ночь своей жизни я проведу, ворочаясь с боку на бок, не в силах найти удобного места. Я тихонько рассмеялась, понимая, что мой смех звучит странно и страшно. Смахнув с глаз слезы, я отгородилась от всего мира, звуков, которые нарушали ночную тишину: шаги охраны, бормотание зэков, шум ветра за окном, сквозняк, со скрипом раскачивающий старые светильники. Отгородилась от чужих не слишком приятных запахов. Для меня было важно сделать все, чтобы не соприкасаться с той короткой и чуждой жизнью, в которую меня зашвырнули. Но, чем я лучше тех, кто в эту ночь дожидается смерти вместе со мной? Возможно, они более невиновны, чем я. И их совесть чиста, в отличие от моей.

— Сууукиии! Еще слишком рано! — Протяжный вой разнесся по коридору. Затем шаги охраны, звук отпираемой двери, короткая схватка, и тот же голос, — суукиии все вы! Чтоб вы сдохли!

Значит, скоро рассвет. И только что пришли за первым из нас. Всего семеро приговоренных… Скоро останется шестеро. По два часа на каждого. Возможно, даже меньше. У меня еще есть время. Так много времени. И совершенно некуда его деть. Почему мы не ценим время, пока живы, свободны и счастливы?

Грудь сдавил холод. Тонкий шрам от выстрела немного побаливал.

Я откинула голову на холодный шершавый бетон. Закрыла глаза.

Так много времени…

Мне принесли завтрак. Овсяная каша.

Они заботятся о моем правильном питании.

Я съела две ложки и чуть не подавилась. Бросилась к унитазу и тело сотрясли рвотные спазмы. Наверное, мне придется умереть голодной.

Отодвинув миску, я снова села и прикрыла глаза. Теперь уже недолго…

Я услышала шаги задолго до того, как они стали приближаться к моей камере. Перед решеткой, что заменяла дверь, замерли два человека. Я подавила в себе желание выругаться, как тот, первый, которого уже…

Мне сковали руки сзади и вывели из камеры. Вдоль по коридору, мимо уже пустых камер, в которых ночью были люди. Они боялись, так же как и я боюсь сейчас. Я осталась последняя, из всего блока смертников.

Медленно, шаг за шагом, к двери в самом конце коридора. На меня будут смотреть чужие люди, купившие билеты на мою казнь. Им будет интересно… Странно, что мне придется умереть, чтобы кому-то стало интересно…

Топчан был застелен белой простыней, поверх нее лежала клеенка. Меня уложили, стянув руки прикрепленными ремешками и на несколько минут оставили одну. Открыли занавес, как в театре и я увидела сидящих за пуленепробиваемым стеклом людей. Что же, традиции нужно соблюдать. На лицах некоторых застыла скука, кое-кто проявлял нетерпение.

Почему в Союзе не применяют расстрел? Не используют газовую камеру или гильотину? Наше справедливое правосудие никак не может понять, что самая гуманная казнь, дошедшая до нас из глубины веков ни хрена ни гуманна?

Я никак не могла справиться с дрожью. Нельзя, чтобы другие видели как мне плохо и страшно. Иначе решат, что я слаба.

Зрителей заслонила фигура в белом. Мне продезинфицировали кожу на сгибе локтя и ввели иглу. Пришлось подавить нервный смешок. Боятся заразить? Похвально.

— Вы сейчас расслабитесь и ничего не почувствуете. А потом просто уснете, — было видно, что доктор по-своему сопереживал своим клиентам. Жаль, что наше знакомство оказалось столь коротким. В такое трудное время встретить понимающего и сочувствующего человека большая редкость и удача.

Я закрыла глаза, не желая снова видеть лица зрителей, снующего туда-сюда доктора, отрешиться от острых запахов растворов. Когда почувствовала, как вокруг меня сгущается тишина, приоткрыла веки. Хотя, чего мне боятся? Нового приговора? Более изощренного способа умереть?

Врач стоял у изголовья, не решаясь пустить состав по капельнице. Он смотрел куда-то в сторону, и я проследила за его взглядом. В проеме двери, отделявшем комнату, где я находилась от группы лиц, призванных подтвердить мою смерть, стоял Адриан. Резкие слова, которыми он обменивался с кем-то из группы, сопровождал надменный взгляд. Он не привык получать отказ, не привык отступать. Старший Вилард слегка повернул голову в мою сторону и одними губами произнес слово, от которого я похолодела.

— Помилование!

Я всегда знала, что от такого как он избавиться будет не так просто. Вот только он не понимал, что для такой как я помилование невозможно.