– Он им был, пока не нарушил слово.

– Тогда мы уйдем, – ответила Лори. – Этого же и хочет Лайлсбург, верно? А у меня нет желания оставаться.

– Куда вы пойдете? – спросила Рейчел.

– Не знаю. Может, обратно в Калгари. Должно быть, нетрудно доказать, что Деккер виновен. Тогда можно начать сначала.

Рейчел покачала головой.

– Это невозможно, – сказала она.

– Почему? У вас на него больше прав?

– Он пришел потому, что он один из нас.

– «Нас». Что это значит? – резко ответила Лори. Она устала от уклончивости и двусмысленности. – Кто вы? Больные, прозябающие в темноте. Бун не болен. Не безумен. Он здоровый и здравомыслящий человек.

– Предлагаю спросить у него самого, насколько здоровым он себя чувствует, – отрезала Рейчел.

– О, обязательно, когда придет время.

Бабетта не осталась в стороне от этого обмена презрением.

– Не уходи, – сказала она Лори.

– Я должна.

– Только не на свет, – она крепко вцепилась в рукав Лори. – Я не могу пойти туда с тобой.

– Она должна, – сказала Рейчел, расцепляя пальцы своей дочери. – Ей не место с нами.

Бабетта держалась.

– Ты можешь остаться, – сказала она, глядя на Лори снизу вверх. – Это просто.

– Она не хочет, – сказала Рейчел. Бабетта посмотрела на Лори.

– Это правда? – спросила она.

– Скажи ей, – произнесла Рейчел, неприкрыто наслаждаясь смущением Лори. – Скажи, что она больная.

– Но мы ведь живем вечно, – сказала Бабетта. Бросила взгляд на мать. – Правда?

– Некоторые.

– Все. Если захотим, мы можем жить всегда-всегда. А однажды, когда погаснет солнце…

– Хватит! – сказала Рейчел. Но Бабетте еще было что сказать.

– …когда погаснет солнце и будет только ночь, мы станем жить на земле. Она станет нашей.

Теперь пришел черед Рейчел занервничать.

– Она не понимает, что говорит, – пробормотала она.

– Кажется, отлично понимает, – ответила Лори.

Она внезапно похолодела от близости Бабетты и мысли о наличии какой-то связи между ними. Недолгое перемирие ее рассудка с Мидианом быстро рассыпалось. Больше всего на свете хотелось оказаться подальше отсюда – от детей, которые говорят о конце света, от свечей, гробов и жизни в склепе.

– Где Бун? – спросила она у Рейчел.

– Отправился в Табернакль. К Бафомету.

– Кто или что такое Бафомет?

При упоминании Бафомета Рейчел изобразила ритуальный жест – поднесла указательный палец к языку и сердцу. Тот показался столь ей знакомым и столь отрепетированным – Лори сомневалась, что Рейчел сама его замечала.

– Бафомет-Креститель, – сказала она. – Тот, Кто Создал Мидиан. Кто призвал нас сюда.

И снова палец коснулся языка и сердца.

– Ты отведешь меня в Табернакль? – спросила Лори. Ответила Рейчел коротко и ясно:

– Нет.

– Хотя бы подскажи, где это.

– Я отведу, – вызвалась Бабетта.

– Нет, не отведешь, – сказала Рейчел, в этот раз отрывая пальцы дочери от рукава Лори с такой скоростью, что у Бабетты не было ни шанса на сопротивление.

– Я оплатила свой долг, – сказала Рейчел, – исцелила рану. Больше нам говорить не о чем.

Она подхватила Бабетту и подняла на руки. Та завозилась в материнских объятьях, чтобы оглянуться на Лори.

– Я хочу, чтобы ты за меня посмотрела все красивое.

– Молчи, – велела Рейчел.

– Что увидишь ты, увижу и я.

Лори кивнула.

– Да? – спросила Бабетта.

– Да.

Не успело дитя произнести еще хоть одно скорбное слово, как Рейчел вынесла ее из комнаты, оставляя Лори в компании гробов.

Лори откинула голову и медленно выдохнула. Спокойствие, думала она; сохраняй спокойствие. Все скоро кончится.

Над головой резвились нарисованные звезды, как будто вращаясь у нее на глазах. Это буйство – просто прихоть художника, спросила она себя, или так небо видит Народ, когда по ночам выходит из мавзолеев на свежий воздух?

Лучше не знать. Довольно того, что у этих созданий есть дети и искусство; то, что у них может быть еще и свое видение мира, слишком опасная мысль.

Когда она впервые столкнулась с ними на лестнице, на полпути в эту преисподнюю, она страшилась за свою жизнь. Страх остался – в каком-то притихшем закоулке разума. Она опасалась не того, что жизнь отнимут, а что они изменят ее, как-то осквернят своими обрядами и видениями, которые уже будет невозможно выскоблить из разума.

Чем скорее она уберется отсюда под руку с Буном, тем скорее вернется в Калгари. Уличные фонари там светят ярко. Они усмиряют звезды.

Обнадеженная этой мыслью, она вышла на поиски Крестителя.

Это был истинный Мидиан. Не пустой городишко на холме; даже не некрополь над нею; а эта сеть туннелей и чертогов, раскинувшаяся, предположительно, подо всем кладбищем. Некоторые гробницы населялись лишь непотревоженными мертвецами; их гробы лежали на полках и покрывались плесенью. Были они первыми обитателями кладбища, упокоенными до того, как им завладел Ночной народ? Или же сами были из народа, но погибли в своей полужизни – возможно, угодив на солнце или иссушенные тоской? Во всяком случае, они оставались в меньшинстве. Большинство залов населяли более живучие души, их обиталище озарялось лампами или свечами – а по случаю и самим обитателем: существом, горевшим внутренним огнем.

Она лишь раз заметила такую сущность, лежавшую на матрасе в углу своего будуара. Обнаженная, тучная и бесполая, дряблое тело – пестрый мешок из темной масляной кожи и нарывов от личинок, который сочился фосфором, пропитавшим простое ложе. Казалось, каждая вторая дверь открывается на что-то не менее таинственное, реакция Лори – не менее противоречивая, чем вызывавшее ее зрелище. От одной ли брезгливости выворачивало желудок, когда она видела стигматичку во всем своем зиянии, к чьим ранам смачно присасывались острозубые последователи; или же от возбуждения, когда она встречала вампира – легенду во плоти? И что ей было думать о человеке, чье тело рассыпалось на птиц, стоило ему заметить ее взгляд, или же псоглавом художнике, отвернувшемся от фрески и поманившем присоединиться к его подмастерью, мешавшему краски? Или зверях-машинах, бегающих по стенам на ногах-циркулях? После десятка коридоров она уже не отличала ужаса от интереса. А возможно, не отличала никогда.

Она могла бы днями плутать и дивиться видам, но везение или инстинкт вывели ее достаточно близко к Буну, чтобы дальнейший путь преградили. Появилась перед ней тень Лайлсбурга, как будто выступившая из твердой стены.