* * *

Вадим очнулся в подъезде возле дверей лифта. Казалось, будто в голове взорвалась водородная бомба, и мозг превратился в фарш, стекающий по стенкам черепа. В одной руке был зажат кухонный нож, в другой отвертка с длинным узким жалом. С трудом заставив себя сесть, Вадим тупо смотрел на предметы в своих руках, пока что-то внутри ясно и настойчиво не начало говорить ему, что он должен делать. Чей-то голос на пределе слышимости нашептывал ему жуткие сказки о городах мертвецов, о льющемся с небес кровавом дожде, о черных вихрях, кружащихся за пределами звездных систем и галактик, куда никогда не доберется человеческий взор. Этот голос говорил ему, как стать по-настоящему свободным, а внутри билась, неистово завывая, свора обезумевших тварей, чей голод невозможно было утолить. Они хотели есть, им нужна была добыча, которую можно загнать в угол и перегрызть ей горло, лакая хлещущую из артерий теплую, соленую кровь. Вадим чувствовал их кошмарный аппетит, и какая-то его часть слилась с ними, понимая и поощряя зверские желания исторгнутых в мир созданий. Он спустился по лестнице, вышел из подъезда и направился к транспортной остановке, облизывая пересохшие губы.

Облака закрыли солнце, когда он подошел к стоящей спиной к нему женщине и вонзил нож ей чуть выше поясницы, прямо в почку. Она неловко дернулась, отвертка впилась ей в живот, а зубы Вадима сжались на ее шее, вырывая кусок кожи и мышц. Рядом закричали, и Вадим не мог понять, кто кричит – парень, ребенок, девушка. Ему было все равно. Бесы внутри выли от восторга. Рот Вадима наполнился кровью, он проглотил ее и рванул нож вверх, рассекая спину жертвы. Что-то случилось со зрением – теперь он видел, как с неба капает черная, густая жидкость, и понимал, что это тоже кровь, кровь херувимов. Мир был ранен, какой-то уголовник вонзил ему под ребра заточку и бросил умирать в заплеванной подворотне, пахнущей сигаретным дымом и блевотиной. Люди, стоящие рядом, начали меняться, их лица превратились в звериные рыла, они верещали и разбегались в стороны от Вадима, пока из подъехавшей к тротуару патрульной машины милиции не выскочили двое вооруженных молодчиков и не заорали, приказывая ему лечь на землю. Раненая им женщина лежала у его ног, изгибаясь в предсмертных конвульсиях. Один из милиционеров целился в него из автомата, и когда Вадим повернулся к нему, тот вдруг отшатнулся, видя, как сквозь плоть и кости, сквозь стройную, симметричную маску лица проступает нечто извращенное, собранное из осколков адского калейдоскопа. ЭТО никогда не было живым в привычном смысле слова, находясь за гранью всех описаний и представлений. Так бесы являли себя миру, и их истинный облик не сумел бы вынести ни один человек.

Милиционер даже не заметил, как его руки задрожали, и палец нажал на спусковой крючок. Автоматная очередь сбила Вадима с ног, он выронил нож и отвертку, падая наземь. Боли не было, хотя пули продырявили его насквозь. Лежа в луже собственной крови, он закрыл глаза, чувствуя, как жизнь медленно уходит из его изломанного тела. Бесы не сделали его неуязвимым, они лишь подтолкнули его к финалу, обещая свободу, но даря только безумие и одиночество. Вадим закашлялся, сплюнул кровь и умер, обратив остекленевший взгляд внутрь себя, туда, где завывали бесплотные твари. Они покинули оболочку вскоре после того, как сердце перестало биться, но никто этого не заметил.

Город не заметил очередной смерти – есть вещи, на которые лучше не обращать внимания. А его вечно голодные дети вернулись на время в ту выгребную яму, из которой выползли. И все вроде сделалось опять нормальным – на первый взгляд и до тех пор, пока бесы не потребуют новой жертвы. Что-то подсказывало, что ждать этого придется недолго.

И день этот, хоть и начинался вполне обычно, был совершенно иным, отличным от остальной суточной вереницы, складывающейся в горячие летние декады, ослепленные солнцем и радостью вернувшейся жизни после полугодового ледникового периода; и утро казалось пропитанным запахами давно ушедших за край горизонтов памяти ощущений, таких ярких и реальных, что они становились источником невыразимых страданий; и звуки большого просыпающегося дома теперь слышались совсем по-другому, словно приходили из иных планов и слоев, где являлись элементами нечеловечески прекрасной музыкальной какофонии, доводящей слушателей до экстаза. Все это наполняло его томительным ожиданием предстоящих перемен, чего-то непоправимо огромного, великолепного, сверкающего, как драгоценности в бриллиантовой подвеске. Что-то должно было произойти – хорошее или плохое, какая разница? Оно станет избавлением от привычной повседневной хандры, укажет новые пути и предоставит недоступные возможности, от которых можно потерять голову. Уже скоро, совсем скоро.

Игорь вышел из дому в полдвенадцатого, шаркая по расколотому асфальту стертыми зелеными сланцами. Его голова была запрокинута вверх, к безупречно синему, переливающемуся всеми оттенками морской прохлады небу, и временами начинало видеться, как из этой бездонной глубины навстречу пыльному городу ныряют стаи дельфинов и русалок, громко распевающих на своем чирикающем языке. Они касались пылающего лба Игоря влажными плавниками, остужая внутренний пожар. Под этими прикосновениями муки истаивали, растворяясь в тяжелом мутном фоне многотысячной толпы, уныло колыхающейся в знойном июльском мареве, и тогда Игорь ощущал себя почти человеком. Но спустя мгновение миражи исчезали, возвращая боль на ее законное место. Игорь не сопротивлялся, зная, что в происходящем есть некая высшая справедливость, не терпящая препятствий. Он смирился с ней и принимал наказание абсолютно покорно, как мученик, свято верующий в искупление.

Возле дверей магазина топтались испитые завсегдатаи водочного отдела, рядом, на трамвайной остановке, лежал бездомный в рваной майке-алкоголичке. Левая его ступня была босой, на правой болтался черный от грязи ботинок. Бездомный тяжело дышал, отвисший живот ходил ходуном, точно внутри искал выход созревший эмбрион.

Игорь поднялся по ступенькам и взялся за дверную ручку.

– Братишка, мелочью не выручишь? – подскочил к нему самый шустрый из запойной компании, жалобно заглядывая в глаза мужчины.

– Иди заработай! – рявкнул на него Игорь так, что мужик немедленно ретировался, предпочтя за лучшее не связываться с нервным покупателем.

Внутри магазина его тут же окутала мягкая свежесть, расходящаяся от висевших под потолком кондиционеров. Игорю все время казалось, что где-то на границе слышимости его неотступно преследует едва различимое жужжание, словно о стенки черепа яростно бьется осиный рой. Поначалу мужчина думал, что это гудят забитые продуктами холодильники, и он даже осторожно приложил ухо к холодной поверхности одного из них, не обращая внимания на изумленные взгляды посетителей. Но механизм работал почти бесшумно, примораживая щеку искусственной прохладой. Игорь недоуменно потряс головой и двинулся в сторону сверкающих запотевшим стеклом рядов спиртного.

Полки встретили его яркой россыпью этикеток, из которых взгляд моментально выделил самые манящие, те, что были знакомы уже много лет. Сегодня Игорь решил ограничиться пивом – он взял две поллитровки «Полярной звезды» и два литра «Золотого источника» в пластиковой бутылке. Расплатившись, он выполз на улицу, где ощутил себя заживо сгорающим в паровозной топке. Зной полыхал не только снаружи, но и внутри тела, растекаясь по коже обжигающими расплавленными ручьями. Сидящая с самого утра где-то глубоко под ребрами тупая боль внезапно разрослась из маленького зернышка в огромную, пульсирующую опухоль, и на мгновение Игорь застыл на месте, пытаясь справиться с колючей судорогой. Хватая ртом воздух, он дрожащими руками достал из пакета пивную бутылку, сорвал крышку и жадно присосался к холодному горлышку. Сразу же полегчало, пляска багровых протуберанцев перед глазами прекратилась. Выпитый натощак алкоголь моментально ударил в голову, сделав окружающий пейзаж мягким и податливым, словно вылепленным из пластилина. Игорю уже не хотелось возвращаться домой: в нем что-то дико кричало, яростно извивалось, скребя когтями по стенкам распухших сосудов. Огромная слепая радость требовала выхода, грозя выплеснуться наружу грязным потоком окровавленных радуг. Но Игорь не знал, как безболезненно выпустить ее в мир, у него не было подходящего способа, ключа, отпирающего двери камеры из плоти и костей. Поэтому он отхлебнул еще пива, стремясь задавить разрушительный порыв, а после отправился шататься по пустынным дворам, заросшим чахлым кустарником. Это был особый, изолированный от остального города универсум, изломанное хаотичной застройкой измерение, где возле железных скелетов турников и лесенок на детских площадках бродили его деформированные безликой силой обитатели. Со стороны можно было подумать, что пьяный демиург нарочно исказил в них все пропорции: слишком короткие или слишком толстые ноги, дряблые мужские и женские животы, свисающие с бедер жировые складки, опухшие, покрытые венозной сеткой предплечья, сонные отечные лица и глаза, равнодушные ко всему на свете. Некоторые улыбались, большинство тупо пялилось в пространство перед собой. Игорь осознавал, что сейчас выглядит ничем не лучше этих людей, но ему уже не было обидно или стыдно – пиво успокоило его, подарив на время обманчивое удовлетворение собственной персоной. Легкость ощущений с каждым новым глотком проявлялась все явственнее, сквозя в размашистых движениях и умиротворенном выражении лица – в такие моменты Игорь почти боготворил спиртное. Он добрел до облезлой скамейки возле своего подъезда, откинулся на спинку и принялся бездумно чертить большим пальцем ноги корявые фигурки на песке. Изредка он вяло приветствовал соседей, выходящих из дому, и немного оживился только при виде Алены – молодой девушки в красном сарафане, чья квартира находилась этажом ниже его собственной. Игорь обожал слушать, как скрипит ее кровать по ночам, когда Алена приводила к себе парней, прекрасно понимая, что лично ему с ней ничего не светит. Впрочем, они поддерживали приятельские отношения и даже несколько раз вместе пили кофе на ее кухне.