Всю жизнь его корежило при одной мысли о том, что остаток своих дней ему придется провести здесь. Он мечтал о разноцветных огнях столицы, ее лоске и великолепии, блестящих витринах и захватывающих дух высотках. Ничего этого не было в его серой, скучной судьбе, а была учеба в техникуме, расположенном в соседнем городе, и работа сторожем на местной лесопилке. Техникум Архип не закончил: не хватило способностей, впрочем, он и не слишком старался. А дальше было то, что можно назвать сползанием в личную клоаку. Беспросветность провинциальной жизни и одинокое пьянство сделали из него морального калеку. Он не состоял на учете у местного психиатра, хотя не раз был в шаге от самоубийства. Трусость – вот что заставляло его жить и барахтаться дальше в трясине невыносимых будней. Будь Архип смелым, он бы давно уже одним махом оборвал пытку, в которую превратилось существование. Но он не мог – и продолжал страдать.

После смерти родителей жил Архип в оставшейся от них бревенчатой развалюхе на окраине поселка. Всю вторую половину года в ней приходилось топить печь, нещадно дымившую, выжигавшую в комнатах кислород. Стояла поздняя осень, в доме пахло пылью и пустотой. Войдя в дом, Архип разделся и повалился на диван, включив радиоприемник – телевизор испортился неделю назад. Под негромкое бормотание динамика он задремал, и снилось ему что-то смутное, жутковато-бесформенное. Было холодно, и Архип натянул на голову плед. Проспал он до вечера, когда на улице уже зажглись фонари и в воздухе запахло морозом.

Архип поднялся, поставил на плиту чайник, а потом прошел на веранду, где достал из валявшегося в углу сельхозинвентаря лопату. Заварив крепкий чай, он отпивал его осторожными маленькими глотками, боясь обжечься. Снаружи уже совсем стемнело, когда набросивший телогрейку Архип вышел из дома и направился в сторону раскинувшегося за озером кладбища.

Оно было старым, на нем уже давно никого не хоронили. Люди приходили сюда редко: место пользовалось дурной славой, болтали о зажигающихся на могилах с наступлением ночи мертвых огнях, о торчащих из земли руках, о детях, что пропали здесь лет десять назад. Но то, что пугало других, Архипа манило и привлекало. И сегодня у него здесь было серьезное, не терпящее отлагательств дело.

На могиле, к которой он подошел, было написано: «Изотова Жанна Витальевна. 1982–2015». Архип помнил эту девушку, она училась в его школе парой классов старше. В тридцать три года она покончила с собой, повесившись в ванной комнате, когда узнала, что больна раком.

Архип любил ее.

Он принялся копать, отбрасывая землю за спину, поминутно останавливаясь отдохнуть. Узкоплечий и щуплый, быстро устававший от физической работы, Архип копал с упрямым остервенением, словно от этого зависела его судьба. Наконец, когда в черном небе загорелись полуночные звезды, лопата стукнула о доски гроба. Архип включил фонарь и отодрал крышку, вглядевшись в то, что лежало под ней.

Труп сильно разложился: сложенные на груди руки раздулись, кожа на них полопалась и облезла, открывая гноящееся мясо. Сквозь дыру в щеке проглядывались зубы и покрывшиеся гнилостной плесенью десны, глазные яблоки глубоко ввалились. На мертвой было надето черное платье, в некоторых местах ткань треснула от раздувших тело газов.

Архип достал из кармана складной нож, сделал на ладони неглубокий порез и с силой сжал ее, ожидая, пока кровь закапает на лоб покойницы. Потом прижал пальцы к ее лицу и тихо произнес:

– Встань и иди.

Поначалу ничего не происходило. Девушка продолжала лежать неподвижно, будто странный ритуал ничуть не потревожил ее. Архип ждал. Наконец мертвые веки задрожали, чуть приподнимаясь, а потом открылись полностью, обнажая мутную глазную мякоть. Рот тоже приоткрылся, из него вырвалось облачко гнилого воздуха. Жанна тяжело вздохнула и посмотрела на Архипа, силясь что-то сказать. Но распухший язык слепым червяком болтался во рту, не в силах родить ни одной членораздельной фразы. Архип взял ее за руку, ощущая под пальцами расползающуюся кожу, и помог встать. Покойница пошатывалась, неуверенно держась на ногах.

– Пойдем, – с нежностью сказал Архип, – мы должны идти, нас могут заметить.

Жанна тупо кивнула, точно корова, ведомая на бойню. Она попыталась выбраться из могилы, но земля осыпалась под ее пальцами, и девушка скатывалась обратно на дно. Тогда Архип подсадил ее, и общими усилиями им удалось вытащить Жанну наверх. Тело плохо слушалось ее, и покойница застыла на краю земляного провала, пошатываясь из стороны в сторону. С координацией у нее имелись явные проблемы. Архип выбросил лопату из могилы, а затем выбрался сам. Ущербный месяц освещал мертвенно-бледным сиянием эту странную пару, застывшую возле покосившейся гранитной плиты.

Они двинулись в сторону поселка – Архип сбоку, поддерживая Жанну и закинув на плечо лопату. Воскресшая покойница шла медленно, поминутно оступаясь, напоминая слепленную из мертвой плоти марионетку. Там, где она проходила, трава высыхала, клонясь к земле. Архип держал ее под локоть, на его глазах блестели слезы.

Какой-то мужик, увидев, как они идут по улице к Архипову дому, перебежал дорогу, подошел к странной парочке и попросил:

– Земляк, дай закурить.

– Не курю, – бросил Архип. Мужчина отошел и, глядя им вслед, пробормотал под нос:

– Напились и шляются, полуночники. Баба вообще еле на ногах держится…

Жанна внезапно круто развернулась и взглянула на прохожего. Тот, словно загипнотизированный, двинулся к ней. Когда он поравнялся с девушкой, та обняла его своими набрякшими гноем руками и впилась сгнившими пеньками зубов в беззащитную шею. Мужчина пытался слабо сопротивляться, но подошедший сзади Архип ударил его лопатой по голове, рассекая кожу и мягкие ткани. Лопата скрипнула о черепную кость, и мужчина обмяк, позволяя Жанне медленно сосать свою кровь. Насытившись, упыриха отшвырнула безвольное тело точно пушинку. Рот ее окрашивала свежая, еще теплая кровь, стекавшая по подбородку и пятнавшая платье.

Наконец они добрели до избы Архипа, и тот засуетился, снимая с дверей навесной замок. Воздух ночи холодил его кожу, и он не знал, чего больше в этих ледяных прикосновениях – страха или сладкого ожидания. Он хотел существо, стоявшее рядом с ним, хотел всем телом и душой. Но ужас – глубинный, ползающий по самому дну подсознания, словно ядовитый слизень – приказывал ему немедленно остановиться. Жаль, что даже он сейчас не был властен над Архипом.

– Прошу, – произнес хозяин дома, галантно отворяя дверь перед Жанной. Та немного постояла на пороге и вошла, задев плечом косяк. Замерла, поводя головой по сторонам.

– Сейчас чай будем пить, – сказал Архип, сбрасывая телогрейку. – Ты проходи, не стой на пороге. Знала бы ты, сколько я тебя тут ждал!

– За… чем? – проговорила покойница, с трудом двигая слипшимися от крови губами. Архип замер, потом бессильно опустился на табурет и произнес:

– Я не мог иначе. Прости меня…

Жанна молчала. Архип провел ее к столу, усадил и поставил на плиту чайник, пододвинув к ночной гостье вазочку с печеньем. Девушка взяла одно, повертела в неуклюжих пальцах, уронила на пол. Закипел чайник, и Архип разлил чай по чашкам, усевшись напротив покойницы. Та попыталась отхлебнуть из чашки, но лишь пролила густой напиток дегтярного оттенка на платье. Чашка треснула в ее руке.