Кмитич обошел двух бабочек по топкой чавкающей траве, обернулся на них еще дважды: отважный мотыль все еще сидел около умирающего товарища. «Нужно сражаться до конца, — думал оршанский полковник, — вон, мотыль не испугался меня, пусть я для него, что гора для человека». Продолжая дивиться отваге и находчивости неразумной божьей твари, Кмитич добрался до речушки, отыскал к своему облегчению тропинку и пошел по ней. Силы постепенно оставляли Кмитича, но полковник приободрился — он скоро достигнет увиденных им хат, там и отдохнет. «В таких местах бекасы водятся. Это наверняка!» — подумал оршанский князь, оглядываясь, как вдруг… с шумом полетел вверх… Его нога оказалась в петле, а сам он головой вниз висел в воздухе, не в силах дотянуться руками до земли.

— Черт! Черт! Черт! — ругался Кмитич, беспомощно размахивая руками, убеждаясь, что до земли не дотянуться. — Попался-таки!

Ну, да ничего. У него в сапоге нож, нужно только достать его и отрезать веревку — раз плюнуть. Кмитич согнулся, потянулся рукой к сапогу… Резкая боль в раненой лопатке пронзила все тело. Кмитич вскрикнул и потерял сознание. Его тело безжизненно повисло вниз головой…

Подписание Виленского соглашения между Москвой и Речью Посполитой против Швеции разозлило не только Кмитича. Окончательно разорвал отношения с Московией возмущенный Богдан Хмельницкий.

— И раньше сомневался, а теперь точно! Вот вам! — гневно кричал русский гетман, с треском разрывая на глазах полковников лист с текстом Переяславской рады. — Дурак был, не слушал собственного же духовенства, — разбрасывал Хмельницкий куски бумаги, — связался с чертом в лице московского царя! «Воевать вместе против ляхов будем!» — передразнил гетман слова царского посла. — И вот что вышло! Целуются уже москали с польским королем! А раз так, то ляхи нынче вновь нами управлять будут! Предали нас вновь! Воры! Упыри!..

Правда, хитрый гетман, умерив свой гнев, отослал царю письмо с совершенно противоположным содержанием, одобряя решение стать королем Польши. Но это лишь в письме. На практике Хмельницкий решительно выступил против любого мира с Яном Казимиром, заключал союз со Швецией и таким образом оказывался в стане лютых врагов и царя, и польского короля. Переписываясь летом и осенью 1656 года с Богуславом Радзивиллом, Хмельницкий по просьбе Слуцкого князя взял под свою опеку одинокий, словно остров в бушующем море, выдержавший не одну осаду оккупантов Слуцк, о чем и оповестил слуцкого команданта Гросса. Также под протекцию гетмана подпали и другие поместья Богуслава: Селец, Венгров, Старое Село. Не раз появлявшийся на горизонте венгерский король Трансильвании (Залесья), или, по-немецки, Семиградья, Дердь Ракоши на этот раз стал куда как более активно готовить союзный договор с Русью Хмельницкого и Карлом Густавом. Шведский же король в новых условиях войны не только с Польшей, но и с Московией был рад новым союзникам. Речь Посполитую, по планам Карла Густава, Богуслава, Хмельницкого и Ракоши, нужно было поделить, сделав вольной всю Русь, а Великую Польшу, Поморье и Гданьск предполагалось отдать Швеции. На Галицию и Мазовию претендовал Ракоши. Для этого в трансильванском городке Раднот решили подписать договор, на основании которого и действовать совместно против Яна Казимира.

После вызволения из плена Богуслава привезли в Крулевец, а оттуда в Лабеву. Там Богуслав узнал, что прусский курфюрст уже выслал человека с тремя тысячами червонных злотых для выплаты выкупа татарам за Гноинского. Богуслав отправился в Фраенбург, где его встретил лично шведский король, выбежав без шляпы на улицу, обняв Богуслава со слезами на глазах. От Карла Густава Богуслав получал патент на фельдмаршала и гонорар на восемьдесят тысяч талеров. Деньги он принял, а от фельдмаршальства Слуцкий князь вежливо отказался — Богуслав пытался держать слово, данное Михалу, и больше не воевать за шведов. Но в одном с ними строю находиться пришлось еще долго: в составе корпуса армии Карла Густава Богуслав отправился в путешествие к самому сердцу Трансильвании, в страну легендарного венгерского господаря Влада Цепиша, прозванного за жестокость Дракулой (Драконом), для подписания соглашения с королем Ракоши и Хмельницким по разделу территории Великого княжества Литовского, Русского и Жмайтского. Путь лежал прямиком через всю Галицию, с севера на юг. Богуславу было крайне любопытно пересечь эту русскую страну, откуда, по некоторым слухам, шли корни его далекого предка друида Лиздейки. Именно черноволосые кельты галлы, древние жители Галиции, в честь которых и назвали так страну, а также кельты-карпы, от которых пошли называть Карпатскими горы, считались отменными колдунами и волхвами. Таковым и был Лиздейка, или Род, давший корни древу Радзивиллов.

Отряд шведского короля с Богуславом шел горными дорогами, уютными галицкими деревеньками с жителями, мало отличающимися по одежде от литвин Брестчины. Ровные древние Карпаты, без скалистых выступов и острых пик, привечали Богуслава поросшими брусничными зарослями плато, стадами белых овечек, пасущихся ниже на склонах… Проплешины сменялись хвойными и буковыми рощицами и лесами, а высокие хребты в виде широких округленных валов, порой болотистых, разделенных широкими долинами с пологими скатами, к югу становились заметно круче. В западных Карпатах все крупные галиц-кие села почти везде теснились к венгерской границе, остальное пространство занимал дремучий нетронутый человеком лес. Девственные буковые леса покрывали территорию от Раховских гор и Черногорья до гор Буковске Врхи и Вигорлат в Словакии.

Где-то впереди Богуслава британские наемные кавалеристы грянули дружную песню, и по ее словам можно было легко догадаться, что это в основном ирландцы, а их песня предназначена в первую очередь англичанам:

Go on home, English soldiers,

Go on home,

Have you got no fucking home Of your own?

For four hundreds years we fought You without fear.

And we will fight for Four hundreds more…[17]

Пели ирландцы на грубом английском, с шипящим акцентом, что, тем не менее, не мешало разобрать слова. Богуслав же, неплохо знающий родной язык Шекспира, лишь усмехнулся, бросив взгляд на ехавшего рядом молодого белокурого голландца Августина Маннергейма[18]. Тот тоже улыбнулся в ответ, покачав головой, как бы говоря: «Ну что с них, грубых и неотесанных ирландцев, взять?» Ехавший рядом Карл Густав хранил непроницаемое молчание. Не то не понимал английского, не то не прислушивался к песне.

Однако Богуслав думал не так, как Маннергейм. Он недолюбливал англичан, а ирландцев в чем-то считал товарищами литвин по несчастью, имея в виду ослабление литвинского Княжества с одной стороны Польшей, а с другой — постоянными нападениями Московии. «Четыре сотни лет мы бились с вами без страха…» Богуслав думал о том, что и литвины за 420 лет существования Княжества постоянно бесстрашно отбивались вначале от татар, потом от крестоносцев, затем от московитов и вновь от татар, вновь от московитов… Но Слуцкий князь, не зная, как отреагируют на песню шведский король и голландский офицер, промолчал, ибо не просто уважал голландцев и шведов — а даже восхищался ими. Эти северяне, по своей численности явно уступая литвинам, крепко стояли на земле в своих деревянных выдолбленных башмаках, являя миру пример прагматизма, логики и процветания. Голландцы создали лучшие в мире флот, живопись, сыр, первое буржуазное государство. Шведы — лучшую армию и новейшее оружие. «Что нам мешает быть такими же успешными? — спрашивал себя Богуслав и сам же отвечал: — Польский король и его ревнивая шляхта!»