Лынтупы в самом деле располагали к подобного рода сказкам и легендам. Кмитича зачаровала мистическая безмятежность лесного городка. Конюшни из красного кирпича, маленькие аккуратные домишки в шотландском стиле, словно обители лесных гномов… Кажется, что за последние сто-сто пятьдесят лет здесь ничего не поменялось в постройках. Местный пруд с его лилиями на неподвижной воде еще больше усугублял ощущение остановки времени и его более медленного неспешного тока. Живописный низкий каменный мост через пруд вел к высокой башне ледовни, угрюмо замершей меж сосен и лиственных деревьев. Кмитич, не спеша прогуливаясь вдоль пруда, думал, что если и есть на свете призраки, то они живут именно здесь и именно отсюда приходят во дворец Михала, в Голыиан-ский замок и в другие древние замки и дворцы. По спине пробегал знакомый холодок. Нечто очень похожее Кмитич ощущал когда-то в замке деда Филона. Осень с ее печальной красотой и чуть даже приятными запахами жухлой листвы и сырой земли лишь добавляла мистики в местный пейзаж.

«Локис… Дурка. Полная дурка. Хотя… почему бы и нет? — думал Кмитич. — Места тут дремучие, какие-то заповедные. Может, и схоронился где тот зверь». Все равно казалось очень странным, что гарнизон захватчиков, вооруженный мушкетами да пушками, испугался каких-то зверей. И что за волколаки? Правда, Кмитича на самом деле куда больше беспокоил загадочный всадник, вновь пару раз показавшийся вдалеке и вновь быстро ретировавшийся, как только к нему кто-то пытался приблизиться. «Просто кто-то проезжал мимо», — думал Кмитич и убеждал себя в том, что, скорее всего, стал слишком мнительным в последнее время.

— Нет здесь партизан. Только черные медведи, пожирающие московитян, — сказал Кмитич своему ротмистру Полищуку, — поэтому двинемся на восток, к Орше, под Друцк. Вот там есть группы партизан. И много.

— Это так далеко ехать! — удивился Полишук.

— Мы не торопимся, — был спокойный ответ полковника, — а силы против царских орд нужно собирать по крупицам.

По дороге на восток отряд, сокращяя себе дорогу, поехал лесом, напрямик. Земля здесь показалась Кмитичу не то чтобы какой-то зачарованной, но как будто специально неудобной для путника: холмистая, песчаная, усеянная множеством огромных валунов и еще большим числом мелких камней, по утверждению местных, вырастающих из земли каждый год. Леса же здесь были просто удивительные. Но вот как же не чудо: Кмитич, знающий лес и всегда хорошо ориентирующийся в нем, на этот раз даже с местным проводником… заплутал. Словно леший водил отряд оршанского полковника по ярко раскрашенным всеми цветами спектра от зеленого до красного дремучим лесным зарослям. Кмитич ощущал, как будто водит его кто-то кругами да зигзагами, а мистическая красота притихшего осеннего бора убаюкивала, гипнотизировала, словно сладкое пение коварных сирен. От этой тишины становилось все тревожней…

Отряд в конце концов вышел к огромному холму, взметнувшемуся ввысь между двумя озерами — Глублей и Глубель-кой, как называли их местные. Кмитич взобрался на холм, чтобы осмотреться. Скопившиеся у подножия холма березы и сосны, будто обернувшиеся деревьями люди, собрались вокруг озера, имевшего форму сердца. Посередине этого озера-сердца, словно рана, торчал маленький островок, на котором росли три сосны — «стрелы», пронзившие сердце озера. «Хороший символ для моей краины», — грустно подумал Кмитич. То было озеро Глубелька. Осмотрел Кмитич с вершины холма и второе озеро — Глублю — странного зеленого цвета, словно луг, и лишь в самом центре оно было голубым. Кмитич даже не сразу понял, что все еще не пожелтевшие деревья прохладного зеленого леса отражаются в воде Глубли. Местный лесник, проводник Кмитича, смотрел на все это словно в первый раз.

— Сколько живу, столько дивлюсь красоте этих мест и боюсь их ворожбы, — сказал он Кмитичу, — но теперь мы не заплутаем. Знаю, куда идти.

Проводник поведал Кмитичу, что Глубелька называется так потому, что на берегу озера погибла пробитая в сердце паненка Галя. Из-за нее стрелялись здесь два ее кавалера-Данила и Винцент. Услышав звуки двух выстрелов, Галя прибежала и увидела Винцента, стоящего у дерева с окровавленной грудью. Она бросилась к нему, чтобы оказать помощь, но Винцент выхватил кинжал и со словами: «Ни мне, ни ему» — пронзил сердце семнадцатилетней красавицы. На руках возлюбленного Данилы Галя и скончалась, и с тех пор, мол, озеро и прозвали Глубелькой, ибо Данила в глубоком отчаянии кричал: «Галя, Голубочка! Голубелька моя!» А эхо дважды вторило Даниле: «Голубелька! Голубелька!»

— Хей! — громко крикнул Кмитич и был нескрываемо удивлен — эхо и в самом деле дважды откликнулось…

Отряд двинулся дальше и вышел к очередному озеру. С одной стороны этого круглого, словно блюдце, озерца берег был холмистый, утыканный соснами, янтарными сосульками, устремившимися в небо. А вот в пониженных местах мшистые берега были топкими, плоскими, резко обрывающимися у самой воды в бездну: уже у самого берега рукой нельзя было достать дна. Лес же был смешанным: зеленые ели, березы, дрожащие осины… И полное отсутствие дубов. Но что поражало больше всего — тишина: ни птица не крикнет, ни комар не запищит. Тонкие березки росли у самого берега, а порой и из воды. Стоило лишь бросить взгляд на эти белые деревца, чтобы понять, почему у литвинского народа береза всегда символизировала загубленную душу молоденькой девушки. «И впрямь девушки!» — почти с ужасом смотрел Кмитич на стройные березки: вот ноги, вот бедра, тонкая талия, вот молодая остренькая грудь, высоко, словно в мольбе, поднятые длинные тонкие руки… Кажется, еще чуть-чуть — и послышится грустная девичья песня, что часто поют девушки на русальную неделю или Тройцу-Семуху:

Не сячы, татулька, пры дарожцы бярозкі,

Не Kaci, брацятка, у лужочку травіцы,

Не бяры, матулъка, у крыніцы вадзіцы,

Не шчыпі, сястрыца, у садочку цвяточкі,

У садочку цвяточкі — мае ясные вочкі,

У крыніцы вадзіца — мае горкія слезкі,

У лужочку травіца — мая руса касіца,

Ля дарожкі бярозка — я сама маладзенъка.

Глядя на склоненные над водой березки, Кмитич и сам чуть было не пропел вслух заклинание: «Праважу русалку ад двору да бору. Ой рана-рана — от двору да бору. Гу!» Место было явно русальное — так, впрочем, показалось не одному Кмитичу.

— Странно здесь. Дурное место, хоть и красивое, — тихо произнес Кмитичу ротмистр Полишук, украдкой перекрестившись, — вот в таких озерах да лесах и живут водяные. У нас на Полесье именно в таких местах русалок встречали хлопцы. Опасные бестии, заморочат, защекочут. Врут, что они красивые. Страшные, что смертный грех, но заворожить могут — тогда и покажутся тебе красавицами. И время с ними проходит быстро. Человеку кажется, что полчаса прошло, а на самом деле три дня, а то и неделя.

Проводник лишь добавил страху:

— Лет двести назад здесь утопилась местная паненка Иль-гиния. Ее жених Збор застал ее в обнимку с хлопцем и зарубил наглеца. А тот хлопец оказался ее братом и другом детства Збора Имшарником, уезжавшим на битву с крестоносцами. Погоревали, конечно, но что поделаешь! Збор от страха утек, бес в него вселился после того. Он возглавил банду разбойников и стал грабить всех в округе. Тогда Ильгиния послала к нему сватов, чтобы осуществить раньше задуманное — ожаниться. Збор обрадовался, приехал со своими разбойниками. И вот при встрече со Збором Ильгиния схватила нож да ударила своего жениха, мстя за брата и разоренную округу. Сама же побегла к озеру, разбойники за ней, а она добежала до вот того крутого берега да и прыгнула в воду. Вот теперь, говорят, ее дух в виде белого здания бродит иногда вокруг. Лучше его не встречать, ничего доброго не сулит тая встреча. Озеро в честь нее так и прозвали Ильгиния. Есть и озеро Имшар в честь ее брата. А вот озера Збор — няма! — и проводник усмехнулся.