Мак сказал, что в понедельник они поедут в роддом на осмотр, и Эва решила, пусть они там уже сами все увидят. И обменную карту, и все результаты УЗИ, пусть потом Макар кричит и ругается, ну не убьет же он ее. Зато сразу появится масса вопросов и проблем, а ей так не хотелось нарушать тот уклад, который установился между ними в эти две недели!

Мак старался накормить ее витаминами, заставлял много гулять, причем самой гулять не разрешал. Они шли по лесу и иногда забывались, Макар брал ее за руку и вел, а ей было так хорошо идти с ним, что возражать вообще не хотелось. Он следил, чтобы она ужинала, иногда они ужинали вместе, а потом Макар уезжал, и ей делалось без него совсем грустно.

Эве очень хотелось, чтобы он остался, но они оба понимали, что переходить черту нельзя. Мак женат, и если он останется в доме, то тогда Эве следует съехать, потому он каждый раз садился в свой Феррари и уезжал обратно в город.

На днях Макар заставил ее съездить в детский супермаркет, они выбрали коляску, кроватку, целый ворох детской одежды и всяких нужных приспособлений для младенцев. Эва настолько заигралась в семью, что опомнилась только в машине. Консультанты обращались к ним как к семейной паре, и Макар вел себя при этом абсолютно невозмутимо. Эве было стыдно, но она ничего не могла с собой поделать, ей хотелось хоть понарошку побыть семьей с Макаром и их девочкой. Потому что что-то внутри подсказывало — это не надолго.

Боль была уже сильнее, Эва набрала Макара, но тот был вне зоны действия сети. Посмотрела на собранную для роддома сумку, и решение пришло мгновенно. Эва вызвала неотложку, она не поедет в тот крутой навороченный роддом, поедет туда, куда и собиралась вначале, в первый городской.

— Чем вы думали, Казаринова, — бушевал доктор в приемном покое, — у вас уже срок сорок две недели!

— Но у меня не было схваток, и воды не отходили, — бормотала испуганная Эва.

— У вас отсутствует родовая деятельность, возможно, показано кесарево, какой идиот отправил вас из патологии домой?

И тут запиликал телефон, видно, Макару пришло оповещение, что она звонила.

— Мак, я в роддоме, все хорошо, нет, в первом, — а потом голос сорвался, — Макар, я так боюсь, пожалуйста, приезжай!

Повернулась к доктору, поджавшему губы, молитвенно сложила руки на груди.

— Только не говорите ему, что это я виновата.

— Глупости какие, — стушевался доктор, — вы и не виноваты. Просто мозгов нет… быстро оформляйтесь и в родзал!

***

Макар пролетел все три этажа роддома за какой-то десяток секунд, ворвался в родильное отделение, и глядя на его устрашающий взмыленный вид, никто даже спрашивать не стал, к кому он, провели в родзал, где на каталке лежала перепуганная и заплаканная Эва.

— Почему ты приехала сюда, Эвочка? — он бросился к ней, а она вцепилась в его рубашку. — Мы же договаривались, что ты будешь рожать у Пальчевского?

— Ты не брал трубку, и я вызвала скорую, меня привезли сюда, — забормотала она, пряча лицо на его груди, — ты только не уходи, Мак…

— Не волнуйтесь вы так, — заговорила акушерка, аккуратно забирая Эву у Макара и укладывая обратно на каталку, — мы сейчас перевезем вас в операционную, а папа пусть подождет здесь.

Когда Эву увозили, у Макара чуть сердце не остановилось, какая-то добрая душа в голубом медицинском комбинезоне накапала ему вонючих резких капель, и он едва сдержался, чтобы не отобрать и не выпить весь флакон.

— Это мы специально держим для впечатлительных пап, если вам вдруг плохо, скажите, дам нашатырчика нюхнуть, — предложила добрая душа, но Макар мотнул головой, сцепив зубы. Так и в припадке забиться недолго.

— У вашей жены слабая родовая деятельность, — объяснил заглянувший доктор, — будем кесарить.

— Сколько нужно денег? — спросил Макар.

— Давайте сначала родим, — уклончиво ответил доктор, — вы ждите здесь.

Макар никогда в жизни еще не чувствовал себя настолько беспомощным. Ни его деньги, ни связи, ни социальный статус не могли помочь появиться на свет маленькой девочке, все зависело от Эвы и умения медработников. Он совсем извелся, как тут в дверях показалась медсестра со свертком в руках.

— Папа, раздевайтесь и ложитесь, — скомандовала она, и Макар растерянно потянулся к ремню.

— Раздеваться? Но зачем?

— Да не штаны снимайте, а рубашку, — нетерпеливо пояснила медсестра, — дочечку вам на грудь положим.

— Так надо? — он лихорадочно расстегивал пуговицы, со страхом глядя на сверток. Совсем маленький, будто там игрушка, а не ребенок. Разве дети бывают такими маленькими?

— Ну конечно! А вы представьте, что вы жили девять месяцев в тепле и темноте, а тут вас выдернули в большой мир, где яркий свет, все громко разговаривают. Знаете, как ей страшно?

Макар вздрогнул, когда представил.

— Она привыкла слышать мамино сердечко, вот вы и возьмете ее к себе, чтобы она ваше услышала и тепло ваше почувствовала. Скажите ей что-нибудь, она узнает ваш голос, — медсестра, аккуратно уложила сверток совершенно опешившему Макару на грудь и ласково заговорила, поправляя пеленку: — Ну, кто это, ты узнала, котенок, да? Конечно узнала, девочка такая маленькая, такая красивая, это твой папа, солнышко…

Макар, затаив дыхание, смотрел на лежащего на своей груди ребенка. Девочка была совсем крошечной, там пеленок больше было намотано, чем самого тельца. Он чувствовал его хрупкость и боялся пошевелиться и дышать боялся, казалось, выдохни он сильнее, это может повредить девочке.

Но потом любопытство взяло верх, Мак осторожно извернулся и заглянул в личико девочки. Рискнул, поднял руку и погладил крутой лобик с влажными волосинками, шелковую щечку, и тут девочка открыла глаза. Она смотрела на Макара, а он только натужно дышал, не в силах совладать с нахлынувшим неведомым чувством.

Как будто внутри все это время была глыба льда, которая теперь стремительно таяла под взглядом светлых серо-голубых глаз. Глаза смотрели на него осознанно, словно эта крошечная девочка знала Макара раньше. И он ее знал, он готов был поклясться в этом.

— Привет, — прошептал Мак, сглатывая раздиравшие горло жгучие комки и улыбнулся, — привет, девочка Эвочки!

Он гладил ее щечку подушечками пальцев и пытался хоть как-то справиться с собой, чтобы окончательно не растаять в этом чертовом родзале. Медсестра рядом шумно всхлипывала и терла глаза.

— Они же не видят ничего обычно, недели две, — сказала она Макару, шмыгая носом, — а эта смотри-ка, на папку захотела посмотреть. И взгляд такой чистый! Необыкновенный ребенок.

— Конечно необыкновенный, — прошептал Макар девочке, поглаживая ее по малюсенькой ручке, что выбилась из пеленки. Громко все равно не вышло бы, горло по-прежнему сводило спазмом.

— Ну все, пойдем, лапочка, пойдем, красотулечка, — медсестра взяла малышку с груди Макара, но он удержал ее за руку.