Je ne connais pas personellement M. Héger, mais je sais qu’il est peu de caractères aussi nobles, aussi admirables que le sien. Il est un des membres les plus zélés de cette Société de S. Vincent de Paul dont je t’ai déjà parlé, et ne se contente pas de servir les pauvres et les malades, mais leur consacre encore les soirées. Après des journées absorbées tout entières par les devoirs que sa place lui impose, il réunit les pauvres, les ouvriers, leur donne des cours gratuits, et trouve encore le moyen de les amuser en les instruisant. Ce dévouement te dira assez que M. Héger est profondement et ouvertement religieux. Il a des manières franches et avenantes; il se fait aimer de tous ceux qui l’approchent, et surtout des enfants. Il a la parole facile, et possède à un haut degré l’éloquence du bon sens et du cœur. Il n’est point auteur. Homme de zèle et de conscience, il vient de se démettre des fonctions élevées et lucratives qu’il exerçait à l’Athenée, celles de Préfet des Études, parce qu’il ne peut y réaliser le bien qu’il avait esperé, introduire l’enseignement religieux dans le programme des études. J’ai vu une fois Madame Héger, qui a quelque chose de froid et de compassé dans son maintien, et qui prévient peu en sa faveur. Je la crois pourtant aimée et appreciée par ses élèves151.

В феврале 1842 года, когда Шарлотта и Эмили Бронте поступили в пансион, там одновременно училось от восьмидесяти до ста учениц.

Мсье Эже полагает, что вначале они совсем не знали французского. Однако мне кажется, они владели разговорным языком так же (столь же мало), как любые другие английские девушки, которые никогда не бывали за границей и только учились отдельным французским выражениям и произношению у англичанок. Сестры держались вместе и сторонились веселых, шумных, сдружившихся между собой бельгийских девушек, которые, в свою очередь, полагали, что новые английские ученицы дики и выглядят ужасно: их манера одеваться была странной, чудаковатой и «островитянской». Эмили имела склонность к определенной моде, уродливой и нелепой даже в то время, когда она господствовала повсеместно: широкие у плеча и сужающиеся к локтю или запястью рукава, и неизменно носила их даже через много лет после того, как они канули в Лету. Ее юбки не имели ни складок, ни волн, но висели на ее худой фигуре, прямые и длинные. С другими людьми сестры говорили только по необходимости. Они были поглощены своими серьезными мыслями, их грызла тоска по родине, и поэтому они не были склонны ни к пустым разговорам, ни к веселым играм. Мсье Эже, понаблюдав за ними в первые недели их пребывания в доме на улице Изабеллы, понял, что этих девушек, с их недюжинными характерами и необыкновенными талантами, надо учить французскому совсем не так, как он обычно учил приехавших из Англии. Судя по всему, он ставил Эмили выше по таланту, чем Шарлотту, впрочем оценка самой Шарлотты в этом совпадала с его мнением. Эмили имела способности к логическому мышлению и аргументированному спору, необычные и для мужчин и уж совсем редкие у женщин, – так считал мсье Эже. Однако силу этого таланта снижали присущие Эмили упрямство и упорство, которые делали ее невосприимчивой к любым аргументам, когда дело касалось ее желаний или ее чувства справедливости. «Ей следовало родиться мужчиной, из нее получился бы великий мореплаватель, – говорил о ней мсье Эже. – Ее мощный интеллект угадал бы, где нужно искать новые области, путем изучения уже известных, а ее сильная несгибаемая воля никогда не спасовала бы перед трудностями, только смерть смогла бы остановить ее». Более того, воображение Эмили было таково, что если она сочиняла некую историю, то описание сцен и персонажей оказывалось настолько живым, убедительным и логичным, что рассказ захватывал читателя и склонял на свою сторону независимо от того, каковы были прежде его убеждения и его понимание истины. Однако в сравнении с сестрой Эмили казалась эгоистичной и суровой. Шарлотта же всегда была бескорыстной (по свидетельству мсье Эже), и ее старания умиротворить младшую сестру приводили к тому, что Эмили даже бессознательно помыкала ею.

Посоветовавшись с женой, мсье Эже объявил своим английским ученицам, что он хочет оставить старый метод, основанный на тщательном изучении грамматики и словаря, и попробовать новый – похожий на тот, который иногда применяют для обучения его самых старших французских и бельгийских учеников. Он предложил следующее: сам мсье Эже будет читать вслух шедевры известных французских писателей (такие как поэма на смерть Жанны д’Арк Казимира Делавиня; фрагменты из Боссюэ, превосходные переводы Послания святого Игнатия римским христианам в «Bibliothèque Choisie des Pères de l’Eglise»152 и т. д.), а после того, как ученицы получат представление о воздействии целого произведения, они смогут вместе с учителем проанализировать его по частям, указывая, в чем такой-то автор безупречен, а где у него можно найти недостатки. Мсье Эже полагал, что этот метод подходит для новых, способных учениц, с их любовью ко всему умственному, рафинированному, благородному, с умением ухватить звучание чужого стиля и затем выразить свои мысли в похожей манере.

Изложив свой план, он ждал ответа. Эмили заговорила первой. Она сказала, что не видит ничего хорошего в подобном методе и что, усвоив его, они потеряют оригинальность собственных мыслей и выражений. Она была готова вступить в спор по этому поводу, но для споров у мсье Эже не было времени. Затем высказалась Шарлотта. Она тоже выразила сомнение в успехе предложенного плана, но была готова последовать совету мсье Эже, поскольку считала себя обязанной слушаться его как ученица учителя. Прежде чем рассказать о результатах такого учения, может быть, небесполезно дать отрывок из письма Шарлотты, в котором рассказывается о первых впечатлениях от новой жизни.

Брюссель, 1842 год (май?)

Недавно мне исполнилось двадцать шесть лет. И в зрелом возрасте я все еще ученица школы и очень рада пребывать в таком качестве. Сначала мне казалось странным подчиняться власти учителя, вместо того чтобы осуществлять эту власть самой: подчиняться распоряжениям, вместо того чтобы давать их. Но мне все это нравится. Наверное, с такой же жадностью корова, которую долго держали на сухом сене, возвращается к свежей траве. Не смейся над моим сравнением. Для меня естественно подчиняться и совсем не естественно командовать.

Здесь много учениц, около сорока, считаются «экстернами», то есть приходят учиться в дневное время, а еще двадцать – «пансионерки», то есть живут в доме. Мадам Эже, директриса школы, – дама точно того же склада ума, степени образованности и качеств интеллекта, что и мисс ***153. Я полагаю, что некоторые суровые черточки в ее характере смягчены, поскольку она не испытала жестокого разочарования в жизни и не «закисла» впоследствии. Короче говоря, это замужняя дама, а не девица. В школе работают три учительницы: мадмуазель Бланш, мадмуазель Софи и мадмуазель Мари. Первые две не обладают какими-либо выразительными характерами. Одна из них старая дева, вторая скоро будет таковой. Что касается мадмуазель Мари, то она весьма талантлива и оригинальна, но порывиста и ведет себя так, что все в школе, за исключением нас с Эмили, сделались ее врагами. Кроме этих постоянных учительниц, в школе работают семь приходящих преподавателей, которые ведут разные предметы: французский, рисование, музыку, пение, письмо, арифметику и немецкий. Все в пансионе католики, за исключением нас и еще одной девушки, а также гувернантки детей хозяйки – англичанки, чье положение можно определить как нечто среднее между горничной и няней. Различие в стране происхождения и религии проводит серьезную границу между нами и всеми остальными. Мы здесь живем в совершенной изоляции. Но это не значит, что я несчастлива, наоборот, эта жизнь просто замечательна, она гораздо больше соответствует моей природе, чем служба гувернантки. Все мое время занято и проходит очень быстро. До сих пор и у меня, и у Эмили со здоровьем все было в порядке, и потому мы могли прилежно учиться. Есть тут еще один человек, о котором я тебе пока не писала, – мсье Эже, супруг хозяйки. Он профессор риторики, человек достойный и умный, однако обладающий холерическим, вспыльчивым темпераментом. Как раз сейчас он весьма сердит на меня, поскольку я сделала перевод, который он заклеймил как «peu correct»154. Прямо он мне не сказал, но написал эти слова на полях моей книги и спросил коротко и сердито: как так получается, что мои сочинения всегда оказываются лучше, чем мои переводы? Ему это кажется необъяснимым. Кроме того, несколько недель назад он под влиянием минуты запретил мне пользоваться как словарем, так и грамматикой при переводе самых сложных английских сочинений на французский. Это делает работу куда тяжелее и вынуждает меня время от времени вставлять английские слова, а когда учитель это видит, у него глаза вылезают на лоб. С Эмили они плохо ладят. Эмили работает как лошадь, ей приходится преодолевать серьезные трудности – гораздо больше тех, с какими сталкиваюсь я. Ведь те, кто приезжает учиться во французскую школу, должны прежде хорошо овладеть языком, в противном случае они потеряют много времени, поскольку учебный курс предназначен для носителей языка, а не для иностранцев. Несколько частных уроков, которые соизволил дать нам мсье Эже, вероятно, рассматривались как большое одолжение, и мне кажется, что они вызвали недовольство и зависть у других учениц школы.