Девушка прильнула к ласкающей руке, улыбнулась.

Но тут молодой маг вздрогнул, отдернул ладонь, потер пальцы. Словно огнем опалило в том месте, где касалась его руки теплая кожа девушки. Иларий настороженно глянул на пальцы, на покрытую шрамами ладонь. На мгновение показалось, что вот-вот проснутся руки — сверкнула искоркой былая сила. И угасла тотчас.

Иларий рассеянно глянул на приоткрытые губы девушки и торопливо вышел на крыльцо. В окно Агнешка увидела, как он повел к колодцу Вражко.

— Что я тебе сделала? — одними губами произнесла она.

«В чем моя вина? За что ты так обходишься со мной?» — не вымолвились слова, встали комом в горле. Тадеуш осторожно спустил ноги на пол, попытался подняться.

— За что же ты наказываешь меня? — уже в голос спросил он, глядя под ноги, туда, где под дощатым полом расстилалось черное рыхлое тело земли. — Я ходил по праздникам в храм и молился. Я не обидел ни единой земной твари… И за это ты отобрала у меня мою Эленьку?

Тадек рывком встал на ноги и тотчас рухнул. В ярости ударил ладонью в пол:

— Ты дала мне счастье, которого не испытывал ни один человек, для того, чтобы потом переломить хребет оглоблей на постоялом дворе?!

Всем хорош был Тадеуш Дальнегатчинский: крепок, силен, сердцем чист и горяч. Только не благоволила к нему Судьба. Да и не было дела Судьбе до второго сына князя Войцеха — первенцу все, и вотчина, и власть… А первым родиться не поспел — живи как знаешь. В мечтах высоко взлетел Тадек. Больно ударила Земля заносчивого мальчишку.

Тадеуш пополз по полу, цепляясь пальцами за половицы:

— Не выйдет у тебя, матушка-Землица, не выйдет… — прошептал он, хватаясь рукой за подоконник, подтянулся, сел на лавку у окна.

— Нет, Тадек, у тебя не выйдет, — глухо проговорил совсем рядом знакомый голос. — Оставь Эльку, не смущай. Она теперь жена, княгиня чернская. И тебе с этим нечего спорить. Элька большое дело сделала ради блага многих. И не тревожь ты ее. Подожди годок-другой. Сядет Владислав на сани. А как отдаст он Землице душу — будет твой черед. Вся Черна твоя будет.

Якуб подхватил друга, помог подняться. Но Тадеуш оттолкнул его руки и снова рухнул на скамью.

— Не нужна мне Черна, радугам ее в пасть, — отозвался он горько. — Как подумаю только, что ласточка моя досталась… этому…

Тадек прикрыл ладонью глаза, а Якуб медленно обнял его за плечи, мысленно браня отца за трусость. Мог бы и сам объясниться с мальчишкой. За нос водить смелости хватило. А увещевать послал увечного. А вот как решит сейчас в сердцах Тадек силовым ударить — и не станет у Бялого наследника. А может, того и добивается отец, вдруг подумалось Якубу, уж и так земля Чернскому Владу обещана, а не ему, так его сыну. Не оставлять же удел на убогого. «Да будь я хоть книжником захудалым, — горько признался себе Кубусь, — вроде того же Тадека, хоть было бы за что держаться, за что уважать себя».

А так — какой князь из топью ломанного? Взять бы в одну руку суму, другой ухватить за круглый бок болтушку Ядзеньку и заблудиться в закрайных лесах. Медведей шрамами не испугаешь. Зверей радужная топь не жалует, от человечьего племени кормится. А так, всяк, кто глянет, — тотчас вспоминает: радуга его колдовскую силу прибрала. Свята Землица, охрани, защити…

С легким сердцем променял бы Якуб свою судьбу на Тадекову. Без сожаления.

— Все равно, — начал было Тадеуш, но не договорил, ударил рукой о скамью, крепко ударил, так, что слезы навернулись на глаза. Порой на сердце так худо, так горько, что кажется, грудь от тоски разорвется. А боль утишит душевную горечь, отрезвит. Тадеуш потер ушибленную руку, сжал зубы, попытался подняться вновь.

Якуб не поддержал, встал рядом и глядел, как дальнегатчинец снова рухнул на пол.

— Всегда ты, Тадусь, упорным был, как бугай в деревенском стаде, — сухо проговорил он. — Видно, мне с тобой не сладить. Все одно: покуда не расшибешься в кровь — не успокоишься. Как на ноги встанешь, в Бялое поедем. С отцом поговоришь… Виделся я с ним, рассказал ему, что с тобой сделали. Жалеет он тебя. Может, не случай это, а Судьба, Тадусь? Оставь Эльку в покое. На ней свет клином не сошелся.

— Думаешь, тебя Судьба не пощадила, так и ко мне не смилостивится? — бросил ему Тадек.

Княжич вздрогнул от его слов. Рука, словно сама собою, коснулась повязки на лице.

Якуб Белый плат вышел, тихо прикрыв дверь.

Ядзя бросилась к любимому. Он молча отстранил ее, вышел во двор и скорым шагом отправился на голубятню. Послать отцу новости. Не желает слушать разума дальнегатчинец. Пусть делает отец, что сочтет нужным. А ему, Якубу, остается только руки умыть. Кто он теперь в Бялом, чтобы заботы княжеские на себя взваливать? Отец — князь, потом земля Владу достанется. А жар печной руками Якуб Бессильный, Якуб Белый плат разгребать должен?!

Ядзя, робея от собственной смелости, вошла к дальнегатчинцу. Да как увидела, что он плачет, так упала на колени рядом, обхватила его русую голову, прижала к себе.

Уж очень похожи были господин Тадеуш и ее Якубек, оба высокие, русые, чистые, как озерная вода. И такие несчастные. Даром что маги. А ее, мертвую кость, Судьба миловала. Из худой избы отвела в княжеский терем, хозяйку дала самую добрую, суженого самого красивого. Черного князя отвела. За то каждый день Ядзя Землице поклоны била.

— Плохо тебе, господин Тадек? — прошептала Ядзя. — А ты сокрушайся. Делай, как сердце велит. Велит плакать — плачь, велит кричать — кричи. А господина Якуба не слушай.

Ядзя заколебалась, раздумывая над чем-то. И Тадеуш вырвался из-под ее утешающей руки, снова попытался подняться и, упав, в отчаянном желании сдержать слезы уткнулся головой в половицы. И служанка решилась. Из складок широкой юбки точно по волшебству явился сверток. И Ядзя, не глядя, сунула его в руки Тадека.

— Книга это твоя, и денег немного, на первое время, — прошептала она, продолжая гладить его по русым кудрям. — Поднимайся, хватит разлеживаться. Любит тебя госпожа моя Эленька. Пуще жизни. На чем хочешь поклянусь, а вот ко князю Казимежу тебе ехать незачем. Не езди в Бялое, поезжай домой. А хочешь, так и в саму Черну. Господина нашего Якубека я удержу.

Ядзя выскочила за дверь.

Эх, глупая Яздя. Глупая, болтливая. Думала предостеречь, да вышло по-иному.

Не боль, а злоба, глухая, гордая злоба подняла Тадеуша на ноги, заставила сделать шаг, другой. Помогла развязать сверток, поднять над головой в дрожащих от слабости руках книгу.

— Ну, батюшка-князь Казимеж, — выдохнул Тадек, чувствуя, как белые искорки, срываясь с книжного переплета, колют кожу — гонят боль. — Разговор у меня к тебе…

— Не до тебя, — отмахнулся князь. — Позже поговорим…

Эльжбета как стояла перед ним, робея, так и осталась стоять с приоткрытым от удивления ртом.