И Прошка увидел. Едва ли вспомнил бы он, что показал ему странный Белый пес. Метались в этом чудесном сне черные и светлые тени, пахло кровью. А потом повеяло смертью. Не холодом, как от искорок, что сыпал с кольца хозяин или сбрасывал манус с холеных пальцев. Повеяло жирной землей и увядающей травой. Землица-матушка принимала не мертвеца — живого. Пила жизнь из еще бьющегося сердца.

От этой мысли словно лопнуло что-то внутри у Прохи, разлилось горячим под черепом. Не успел заметить Прошка, как Белый пес исчез. Но в надвигающихся сумерках вдруг что-то позвало Проху, заставило со всех ног броситься назад, туда, откуда уносил вороной княжьего мануса.

Не зря надеялась Безносая на молодого гончака. Успел Проходимка, вырвал у Землицы то, что само ей отдавалось, само просилось, само от жизни отказывалось. Лизнул умирающую в закрытые глаза, раз, другой, жадно вдыхая знакомый запах. И как он раньше думал, что она — враг? Враги злые, а у нее щеки соленые…

Проходимец снова коснулся шершавым языком бледного лица, обведенных темными кругами глаз. И глаза открылись. Еще мгновение отражались в них счастье и покой, а потом все вернулось — боль, страх, ненависть… С укором смотрели на Проху серые, как осеннее небо, глаза травницы.

— Что ж ты наделал, проходимец? — тихо и горько шепнула она.

— Признала, — радостно подумал Проха и отчаянно завилял хвостом.

Темнело медленно. Долгий летний день не желал сдаваться сумеркам. Из последних сил цеплялся за кромку леса.

Тадеуш не торопил коня. Бедняга выбился из сил и уже не чуял пяток седока, шел так, как хватало мочи. Хорошо шел еще, прытко. Тадеуш приник к теплой, дышащей усталостью шее. Слабость валила из седла, кружилась голова, болело изломанное тело. Другой дал бы отдых коню, сполз на влажную от вечерней росы траву, прилег, жалея битые кости. Да только не таков был Тадеуш Дальнегатчинский. Много задолжал ему Казимеж, хозяин Бялого мяста, и больше отдыха, больше сна и избавления от боли хотелось Тадеку взыскать с двуличного старика должок За все спросить — за Эльку, за обман, за позор перед отцом и братом…

Тадеуш зажмурился, прижался к шее коня. Темнота сгущалась, роясь между стволами деревьев. Ветер бросился в листья. И в лесу зашуршало, зашептало тревожно. А когда стихло, Тадеуш услышал позади топот копыт да едва различимый окрик.

Тадек ударил коня, и тот, почуяв страх седока, рванулся вперед, напрягая все силы.

Молодой книжник обернулся, нащупал в сумке книгу, прислушался. Судя по стуку конских копыт, преследователь был один. А с одним уж как-нибудь да справимся.

Тадеуш прижал книгу к груди, вновь обернулся, слушая, не приблизился ли шум погони. И тут сверкнуло белым, охватило холодом. Магическая волна ударила в ребра, да не сзади, а совсем с другой стороны — из непроглядного, словно налитого чернильной тьмой леса. Ударил не один маг. Четыре ровных ледяных луча зацепили жертву. Конь встал на дыбы, стараясь избежать обжигающего холода заклятья. Сброшенный всадник покатился на землю, чудом не запутавшись в стременах. Трусливая лошадка бросилась опрометью вперед, в густую, как ржаной кисель, тьму. Льдисто мерцающие нити оплели упавшего, в одно мгновение обездвижив, и Тадеуш забился в этих сетях, уже не надеясь выбраться.

Нападавшие вышли из леса. Четверо в черных плащах без гербов. «Палочники», — с досадой заметил Тадеуш. Да если б знать, что засада, справился бы он и с четырьмя палочниками. На то книжник не из последних. Рассердился на себя. Не думал в тот миг ни о смерти, ни о том, зачем напали на него наемники-палочники, — жалел, что торопился. Эльжбету из-за своей торопливости потерял, а теперь, может, и с жизнью из-за проклятой спешки придется расстаться.

— Выживу, помяни мое слово, матушка-Землица, — с сердцем пообещал себе Тадек, — не в пример умней буду. И осторожней.

Ледяная петля ожгла горло, книжник задохнулся, мысли спутались. Показалось — вот оно. Конец. Да только услышала Землица молодого мага. Знать, решила, что рано ему на покой. Не все сделал, не со всех должное получил.

Черный как смоль красавец скакун вылетел на дорогу, взметнул громадные копыта над головами палочников. С диким, почти нечеловеческим окриком взмахнул рукой всадник Искры ухнули белым снопом на разбойников, на слабо светившиеся посохи, на покрытые капюшонами головы.

Трое отпрянули, побежали. А один, видно, старший, замешкался. Уставился в лицо нежданному противнику. Словно узнал, да глазам собственным не верил. Не могло быть здесь, на темной лесной дороге, княжьего мануса Илария.

Ошибался широкоплечий палач — вот он, манус. Одним движением холеной руки, на которой выделялись в лунном свете розовые подживающие рубцы, Иларий послал в лицо своему мучителю новый сноп искр. Палочник нелепо взмахнул широкими ладонями, уронил посох и ухнул навзничь.

Иларий, лишь чуть покачнувшийся от удара отповеди, соскочил с коня, рванул упавшего за ворот, отбросил с его лица капюшон, вгляделся в знакомые черты: широкие скулы, маленькие черные глазки.

— Кто тебя послал? — прошипел манус, склоняясь к самому лицу поверженного противника. — Кто велел тебе жечь мне руки?

Палочник едва заметно улыбнулся. Иларий не стал марать рук, ударил скотину его же собственным посохом, так что палочник закашлялся, захлебнувшись кровью. Даром что манус, дрался Иларий щедро, от души, как мертвяк, которому на силу полагаться не приходится. Спасибо старому Тимотеушу с его наукой, спасибо природе-матушке, не одной магией силен был синеглазый Илажка — ежели что, умел и рукав закатать, и девичьи свои белые пальцы собрать в крепкий кулак.

— Кто тебе заплатил? — еще тише спросил манус.

— Чернский князь, — булькнул разбойник, стараясь повернуть голову и сплюнуть кровь и выбитые зубы.

— Черный Влад? — вскрикнул Иларий, поднимаясь. Паскуда-палочник смеялся, давясь кровавой пеной. Иларий ударил снова, посох глухо врезался в скулу распластанного на земле палочника.

Тот захохотал. Иларий ударил вновь и вновь. За бессилие, за мертвые руки, за свою потерянную привольную жизнь. Опустил посох, только когда голова палочника бессильно дернулась в сторону, из проломленного виска рывками выхлестывалась на песок бурая кровь, а под сапоги Илария потекло из-под лежащего на земле тела.

Манус брезгливо переступил через него, подал руку спасенному дальнегатчинцу.

— Вставай, господин Тадеуш, — невесело бросил он. — Миновала беда. Повалялся, пора и честь знать.

Но, видимо, совсем худо пришлось дальнегатчинскому магу. Тадеуш приподнялся на локте и тотчас упал. Попробовал снова. И вновь без толку.

Иларий рывком поднял его на ноги, подхватил, повел к вороному.

— Ну что ты, Тадек, совсем силу растерял? Уж не хочешь же ты стать бабьей тряпкой.

Тадеуш попытался выпрямиться, не сумел, только выругался. Иларий улыбнулся, подхватил парня покрепче. Знать, нелегко пришлось дальнегатчинскому мальчишке, раз на ногах удержаться не в силах.