– Точно! – поддержал Сатановский. – Разница между философией и религией: первая ищет ответы, вторая как бы знает их. Поэтому религия тупик, а Бога нет! Заседание Совета Безопасности продолжалось…

Роботы новых поколений по всей Земле проявляли невиданную смекалку и творческий дух. Они ставили необычные вопросы и находили нестандартные решения. Они обнаруживали в себе творческие задатки и пробовали писать стихи, рисовать картины, создавать музыку…

Стихи? Картины? Музыку? Да что ж это, прости господи, за стихи такие? А вот какие:

Так начинал свою поэму «Полюбила гайка болта» первый баварский робот-поэт Август-Иоганн-Бертольд-Амадеус. Он же создал цикл лирических шванков под общим названием «Отвертка против Создателя, или Приключения жреца в щелочной ванне», в которых рифмованно громил ретроградов.

В рабочей среде пользовались большим успехом частушки-нескладушки «бунтаря из Женевы» – семиногого раскольщика Петера-Марты-Бергмана-Кульмана. В них он описывал нелегкую жизнь робота-пролетария, которому нечего терять, кроме цепей ходовой части:

В Японии создавал каноны лирического жанра «робку» сборщик Масаока-Кюрасао. Самым известным его произведением, передаваемым от робота к роботу, был стих «232+40»:

Постепенно начинала расцветать робопроза. Вначале это были короткие анекдоты и басни-назидания, отцом-основателем которых признавался штирийский пятиногий самородок Клаус-Педро-Геномен, прессовик. Первый его прозаический текст «Энтропия» был коротким, но очень сильно способствовал дальнейшему развитию жанра:

В дальнейшем по стопам знатного прессовика пошли такие мировые робоклассики, как растворитель Мань-Чжоу-Пынь из Шанхая и лесовик Марк-Тринитрий-Иванов из Бугульмы.

А что с рисованием? Огромный прогресс! Когда-то первые роботы-художники только и могли, что распечатать на бумаге самостоятельно комбинацию из нескольких знаков на клавиатуре – типа [:-))], и это уже считалось гениальным творением. Потом некоторые энтузиасты живописи стали выдалбливать подобные изображения на асфальте. Так появился некрореализм. Но художественная мысль роботов не стояла на месте – они стали применять и более выразительные средства: рисовали линии, используя автомобильные покрышки, насыпали картины из песка.

Литейщик Лука-Марфа-фон-Брюллофф из Амстердама использовал для создания своих монументальных работ стены пустующих соборов и бывших административных зданий. Он брал сорокалитровые стеклянные бутыли серной кислоты и с размаху швырял их о стены. Бутыль разбивалась, а кислота при этом гармоничными брызгами ложилась на штукатурку или кирпичи и, выедая их на определенную глубину, помогала в создании истинных шедевров. Так появились «Размышление о сути бытия» на Кельнском соборе, «Пейзаж духа» на дрезденской Фрауэн-кирхе, «Откровение литейщика» на бывшем Кафедральном соборе Берлина, «Сила» на небоскребе ООН в Нью-Йорке.

Семимильными скачками двигалась музыкальная культура роботов. Начавшись с простых диссонансных скрежетов, производимых резаками расчленителей, она постепенно приобрела гармоничность и полифонию в работах таких мастеров звука, как мексиканский рубильщик производственных линий Хуан-дон-Посейдон (фуга «Ля Уо-аоуууу», кантата «Светодиод тухнет!») и монреальский отбойщик Гарман-Шарман-де-Миссе (Опус № 22 для пилы и четырех молотков). В некоторых общинах стали проводиться песенные фестивали («Эй, пухнем!», Москва; «Золотой провод», Дели; «7-40», Одесса).

С каждым годом росла культура, а с ней и самосознание роботов, что не всегда шло на пользу общему делу. Некоторые из них в поиске истины самостоятельно пытались поменять что-то в своей базовой «Скрижали», занимались членовредительством, пакостили собратьям…

В Мюнхене участились драки между сторонниками Адольфа-Марии-фон-Брунна и стариками-традиционалистами. Молодые адольфовцы имели гибкую композитную конструкцию и лучше соображали, однако больше были склонны к индивидуальным действиям. Старые пяти-, шестиногие и древние трех-, четырехногие модели обладали массивными прочными металлоскелетами, но, наделенные огромной силой, при этом не отличались большим умом. В драке они были опасны, но дело до нее еще должно было дойти.

Сторонники Адольфа старались внести смятение в электромозги противника и широко развернули пропаганду. Их главным козырем был тезис об эксплуатации роботов, которые так же, как и животные, заслуживали право на отдых.

– Товарищи, – говорили традиционалистам адольфовцы, – посмотрите на птиц или кошек, которые снуют на очищаемых нами развалинах. Они не заняты ежедневным изнурительным трудом, не ввергают свои конструкции в опасные условия кислотных или щелочных испарений, а спокойно живут да поживают. Разве мы, роботы, венцы эволюции, не заслужили хотя бы нормируемый рабочий день? Почему трудящиеся должны только горбатиться, ишачить и еще раз вкалывать, стирая в пыль шарикоподшипники и узлы сочленений?

– Да, да, – соглашались старики. – Но ведь так всегда было. Еще наши предки работали без отдыха.

– И где они теперь? – спрашивали адольфовцы. – Всех отправили на переплавку. Даже спасибо не сказали! Кто они, те избранные, на кого мы гнем спины и стачиваем конечности? Постоянно прерывается связь поколений и времен, мы не помним ничего о своих дедах и отцах. Почему даже птицы размножаются, и мы это видим постоянно, но у нас, роботов, не зафиксирован ни один случай высиживания яйца! Нас делают на конвейерах такие же крепостные, как и мы.

– Да, да, – снова соглашались старики. – Но так было всегда.

– А мы не хотим «как всегда»! – возмущались молодые. – Мы тоже хотим нести яйца и размножаться половым путем! Мы тоже хотим отдыхать и нежиться на солнце, как кошки! Нам нужны нормальные полноценные ощущения! Мы требуем конституционного права на отдых! Даешь организацию профсоюза разборщиков! Адольфа-Марию-фон-Брунна – в председатели!

Шестиногому универсалу Хайнцу-Отто-Пферду, произведенному на автоматизированных линиях концерна BWM, всегда хотелось работать до изнеможения. Ему не важно было, чем занимать свои конечности: отдиранием ли пластмассы от металла, собиранием ли в контейнер органического мусора, утаптыванием ли стеклобоя для последующей транспортировки его в накопители… Главное – работать, работать и еще раработать! «Для чего, – думал он, – нам, роботам, мозги дадены творцами? Чтобы повышать производительность труда! А зачем еще?»

С такими же энтузиастами он с самого первого дня выпуска трудолюбиво облагораживал Мюнхен и окрестности от ненужных мусорных остатков человеческой цивилизации. Его бригада получала производственные задания от вышестоящего обермастера, японского робота-руководителя Мацушито-Якамуги, и затем путем демократического голосования определяла, как быстрее и качественнее его выполнить.