Женщины возбужденно переговариваются между собой, а затем снова поворачиваются к нам.

– Вы вдохновили их, – переводит мадам Хабиб. – Они говорят, что, в отличие от Подземной железной дороги, им не нужно одеяло, превращенное в карту, чтобы добраться до Европы, в наши дни они просто пользуются услугами дельцов, промышляющих нелегальными перевозками. Но женщины хотят сшить одеяло, чтобы рассказать свою историю. Они хотели бы создать что-то прекрасное, подобное тому, что вы им сегодня показали, чтобы запечатлеть свою культуру, которую они оставили, и семьи, которые они потеряли. Повесив одеяло на эти голые стены, они бы украсили помещение, для себя и для других – тех, кто придет после них. Как вы считаете, могли бы мы помочь им в этом деле?

Я широко улыбаюсь.

– О, это замечательная идея! Но я сама новичок и чувствую себя недостаточно уверенно, чтобы учить их. Я поговорю с Кейт. Возможно, она согласится помочь.

– Очень хорошо, – говорит мадам Хабиб. – Может быть, ваша подруга приедет днем в следующую пятницу и поможет нам начать?

– Я спрошу ее. А пока скажите им, чтобы они начали собирать кусочки тканей, которые только смогут у себя найти. Необязательно очень большие. – Я беру из стопки листок бумаги, которую дети используют для своих рисунков, и складываю его до размера квадрата десятидюймового слоеного пирога. – Вот такой размер идеально подойдет. Затем мы сможем продумать формы, с которыми они захотят работать.

– Какие еще материалы понадобятся? – спрашивает мадам Хабиб. – Если дадите мне перечень, я попробую найти тех, кто сможет пожертвовать их центру.

Вместе мы составляем список. Я принесу свой коврик для резки на следующей неделе и уверена, что смогу попросить Кейт одолжить свой. С таким количеством рук, жаждущих приступить к работе, думаю, общее одеяло добьется куда более быстрого прогресса, чем тот, который имеется от моих собственных, гораздо более скромных усилий.

Женщины и дети начинают петь и танцевать, радуясь этим планам. И центр, кажется, до самых стропил наполняется чем-то новым. Я думаю, это звук радости. В сопровождении хора надежды.

Теперь, когда у нас есть визы в Америку, папа проводит много времени в очереди в португальское консульство, чтобы получить наши транзитные разрешения. Он говорит, что очереди там такие же длинные, но люди в них, как правило, счастливее и позитивнее. Ведь они знают, что преодолели главное препятствие на пути к тому, чтобы оставить войну позади, и могут позволить себе представлять свою новую американскую жизнь. Он говорит, что надежда – отличный способ поднять настроение, даже лучше, чем стакан бренди. У нас есть 3 месяца, чтобы разобраться со следующей партией документов. После этого срок действия медицинских осмотров, которые мы прошли для получения американских виз, истечет, и нам придется начинать весь процесс заново. Когда я спросила об этом папу, он сказал, чтобы я не волновалась, поскольку этого не случится. Я надеюсь, что это не очередное обещание из тех, которые он дает просто для того, чтобы успокоить. Мне страшно подумать, как отреагировали бы мама и Аннет.

Похоже, когда папа не стоит в очереди в португальское консульство, он все еще ходит в меллах. Иногда после этого он водит меня в кафе в nouvelle ville поесть мороженого. Уверена, что в таких случаях я снова играю роль камуфляжа (не подумайте, что я жалуюсь на возможность съесть мороженое), потому что к нам обязательно подходит какой-нибудь незнакомец, вроде спросить время или поинтересоваться, нельзя ли одолжить папину газету на минуту или две, и листок синей писчей бумаги проскальзывает поверх нее. Я очень хорошо умею притворяться, что мы здесь просто для заурядной прогулки отца и дочери, и ничего подозрительного не происходит. В эти дни вокруг гораздо больше немецких солдат. Раз или два мы видели, как люди в длинных темных пальто выходили из машин со свастиками на бортах, и я догадалась, что они сотрудники гестапо. Как говорит мама, нам давно пора убираться отсюда, хотя я всегда буду гордиться тем, что мы с папой тайно вносили свой вклад в борьбу с нацистами, и думать, что те, кто умер, погибли не напрасно, как сказал бы Авраам Линкольн.

Несколько дней назад папа, только вернувшийся из меллаха, спросил меня, не хочу ли я снова пойти в кафе. Мы как раз собирались тронуться в путь, когда раздался стук в парадную дверь. Поскольку я стояла рядом, ожидая, когда папа принесет что-нибудь из своего кабинета (то есть, скорее всего, напишет важную записку, которую мы должны отнести в кафе), я открыла ее. Я испытала величайший в своей жизни шок, увидев не кого иного, как месье Гинье, человека-стервятника-скорпиона из Тазы, стоявшего прямо на пороге нашего дома в Касабланке. Он оскалился своей волчьей ухмылкой, демонстрируя желтые зубы.

– Так-так, – сказал он, наклоняясь вперед в коридор и слишком близко ко мне, так что я могла чувствовать его отвратительное дыхание. Он определенно недостаточно часто чистит зубы. – Неужели это снова младшая мадемуазель Дюваль?

К счастью, в этот момент появился папа, и я видела, что он очень рассердился появлению месье Гинье.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он, даже не притворяясь вежливым.

– Разве так приветствуют старого друга, Гийом? – ответил месье Гинье. – Ты не пригласишь меня войти?

– Боюсь, что нет, – ответил папа. – Мы с Жози как раз собираемся в кафе. Ты не присоединишься к нам?

Могу с уверенностью сказать, что он изо всех сил пытался найти способ увести месье Гинье подальше от нашего дома. И вот человек-стервятник пошел с нами в кафе, что полностью испортило нашу прогулку. Он заказал стакан пастиса, хотя было всего три часа дня. Потом он сказал папе, что ему велели встретиться с нами здесь, в кафе, но ему было любопытно посмотреть наш дом на бульваре Оазо, поэтому он взял на себя смелость сначала навестить нас. После этих слов папа стал выглядеть еще более разъяренным.

Я спросила месье Гинье, как поживают его друзья и заходил ли он к ним, но он растерялся от моего вопроса, и это доказывало, что он лгал о знакомых в Касабланке, не говоря уже о том, что они живут на той же улице, что и мы. Как бы то ни было, папа незаметно передал лист голубой почтовой бумаги, а затем выпил свой черный кофе и сказал, что нам пора возвращаться, так как мама будет волноваться.

Однако, прежде чем мы успели уйти, месье Гинье протянул руку, чтобы остановить папу.

– Думаю, ты мог бы одолжить мне сколько-нибудь, чтобы поддержать меня. Не так ли, Гийом? Сейчас тяжелые времена, и мне придется покрыть несколько непредвиденных расходов, пока я буду в Касабланке.

Папа покачал головой.

– Извини, нет. Времена тяжелые для всех.

Месье Гинье обнажил свои желтые зубы в том, что должно было быть улыбкой, но его глаза были холодны, как осколки льда.

– О боже, какой позор. Я вполне понимаю, что жить в этом великолепном доме и содержать свою прекрасную жену и дочерей так, как они привыкли, не может быть дешево. Но как было бы жаль, не правда ли, если бы с ними что-нибудь случилось?