Но не только здесь Эва копила товары, чтобы раздавать их, словно призы, в некоем подобии викторины для всех аргентинцев – викторины, где правильным ответом всегда был крик: «Эвита! Перон!» По всему городу она открыла продуктовые магазины, где по дешевке продавалась высококачественная гастрономия, которая, как обычно, реквизировалась или «получалась в дар» таким же манером, каким пополнялся бюджет фонда. По поводу открытия этих магазинов перонистская пресса устроила большой шум, и Эва лично в течение часа или двух, словно маленькая девочка, играющая в магазин, простояла за прилавком одного из них. Их легко было отличить по ярким бело-голубым вывескам, перонистскому гербу, громадным портретам Эвы и очереди скромных домохозяек, выстроившихся в ожидании, когда откроются двери.

Помимо одежды, игрушек, книг и гастрономии, которые Эва стаскивала себе в закуток, Фонд Эвы Перон имел монополию на импортные лекарства и медицинское оборудование. Пенициллин, стрептомицин, противодифтерийные и противостолбнячные сыворотки, сульфамидные препараты, рентгеновские пластины и сотни других жизненно необходимых препаратов и инструментов находились в ее руках, и она могла их раздавать по собственному усмотрению. Не будучи перонистом, врач не имел возможности купить необходимые медикаменты. Жена одного пациента, страдавшего от жестокой боли изза того, что ни его доктор, ни его семья не могли достать ауреомицин, отправилась в офис Эвы и стала кричать, что ее муж умирает из-за отсутствия лекарства, на которое у фонда монополия. Она многим рисковала, потому что Эву вовсе не устраивало, чтобы ее скромные посетители, которые, как и многие простые люди, всегда с интересом и сочувствием относились к любым разговорам о болезнях, подумали, что из-за нее хоть кто-то, пусть даже олигарх, испытывает страдания. Жене, настаивающей на своей жалобе, в конце концов разрешили купить необходимое лекарство у фонда по цене значительно более высокой, чем та, которую она заплатила бы, покупая препарат в аптеке.

Оппозиция утверждала, что больницы, школы и общежития, которыми хвастала Эва, строились не там, где в них больше всего нуждались, но там, где они были на виду, и что частенько после завершения строительства, как в случае домов для рабочих, о которых трубили по всему городу, оказывается, что служат они не столько нуждам людей, ради которых якобы строились, сколько нуждам фаворитов-перонистов, которые ни в коей мере не могут считаться неимущими, в то время как уже работающие школы, общежития и больницы оставлены без средств и иногда даже закрываются. В Буэнос-Айресе Общество благодетельных леди, лишенное правительственной поддержки, было распущено, больницы, чье существование почти полностью зависело от их пожертвований, терпели жесточайшую нужду в лекарствах и даже в еде. Дома-школы – детище доктора Паласиоса, – которые строились из местных материалов в самых бедных районах страны и в которых дети из соседних лачуг учились вести дело своих отцов более научно и прибыльно, а заодно получали простейшие навыки гигиены и вежливости, закрылись. Одним из немногих учреждений, выживших после вмешательства фонда, было общежитие для работниц епископа де Андреаса, располагавшееся поблизости от Эвиного, со столовой, не столь роскошной, но всегда переполненной посетителями. По указу фонд обладал правом взять под свой контроль государственное учреждение социального вспомоществования; позже его права были расширены, и он мог распоряжаться любой частной или общественной благотворительной организацией в стране.

Абсурдно неуместная меблировка зданий, которые фонд понастроил по всему городу, не продуманные заявления Эвы, не подкрепленные конкретными разработками, противоречивость и нелепость ее претензий – все это вызывало шквал обвинений со стороны оппозиции. В 1948 году Эва заявила, что только за один этот год намерена открыть тысячу больниц. На церемонии в 1951 году, где она символически передавала руководство работой фонда Перону, разумеется не теряя ни на йоту своей власти, список учреждений фонда насчитывал 12 больниц, 4 дома престарелых, 9 школ, не считая 150 школ и 200 продуктовых магазинов в столице; она не объяснила, включает ли этот список все, что выстроил фонд, или же это были лишь заведения, построенные в 1951 году, но в любом случае мало общего между этим списком и ее хвастливыми речами в 1948 году или ее обещаниями на 1952 год, когда, как она говорила, фонд собирался выстроить «два больших университетских городка», 825 школ и 6000 продуктовых магазинов. В клинике директор, главврач и прочие официальные лица наперебой сообщали посетителям, что тридцать пять, шестьдесят или восемьдесят подобных больниц сейчас спроектированы и что три, семь или больше уже строятся.

Любопытный и, вероятно, показательный случай произошел с одним из посетителей. В прошлом в Буэнос-Айресе не хватало квалифицированных медицинских сестер – исключение составляли британские, американские и немецкие больницы, а в провинции их вообще практически не было; их обязанности частично брали на себя монахини, а в одиночных палатах обычно ставили еще одну кровать, чтобы мать, жена или сестра ухаживали за больным и присматривали за больничным персоналом, который не вызывал особого доверия; порой в палате собиралась вся семья, толпившаяся вокруг кровати пациента и закармливавшая его всеми деликатесами, которые запретил доктор. Зная об этом, посетитель спросил главврача в клинике, где они найдут за такой короткий срок опытных медсестер, чтобы обслуживать восемь, или семь, или хотя бы три других больницы. Главврач бойко ответила, что фонд также открыл в городе школу, где обучается тысяча медсестер. Через несколько дней гостю собирались показать школу для медсестер, о которой говорила главврач, но, к сожалению, произошла какая-то неувязка, и взволнованная директриса наотрез отказалась впустить посетителей, добавив, что в здании ведется реконструкция и сейчас здесь никто не учится. «А где же, – спросил посетитель, – все те медсестры, которых готовят для новых больниц?»

«О, всех их обучают в клинике президента Перона», – последовал ответ.

И в самом деле, на официальных демонстрациях сотни очаровательных, неизвестно откуда взявшихся медсестер, все с накрашенными губами и отполированными ногтями, бодро маршировали мимо Каса Росада; но где они получили медицинское образование, оставалось тайной.

Эва утверждала, что любой нуждающийся, независимо от своей национальности или убеждений, имеет право на помощь фонда. Трудно поверить в то, что это определение включало в себя сторонников иных политических убеждений, поскольку критика в адрес Эвы, которая расценивалась как критика в адрес Перона, наказывалась тюремным заключением. Самый больной и нуждающийся рабочий, крикни он «Долой Перона!», быстренько оказывался в тюрьме Девото, а не в клинике президента Перона. Но и самый верный перонист не обязательно приобщался к роскоши. Нетрудно поверить, что детей на выставку в детском саду приводили из домов преуспевающих перонистов, и таких, чтобы не были слишком любопытны. В общежитии для работающих девушек как минимум один раз размещали почетных иностранных гостей, более комфортабельно их не могли бы устроить и в самом лучшем отеле. Позже один из этажей в клинике президента Перона полностью отдали Эве Перон, которая, вероятно, стала первой пациенткой этого заведения.

Невзирая на перонистское хвастовство, что все рабочие люди в новой Аргентине Перона равны, пригороды-трущобы, окружавшие Буэнос-Айрес, которые привели бы в ужас даже жителей самых отсталых стран в мире, не увидели никаких перемен. Один из них располагался в Авелланеде, не так далеко от клиники. Лачуги из жести и гофрированного железа сгрудились на клочке голой земли; здесь не было ни водопровода, ни электричества, ни канализации, и только узкие грязные проулки отделяли один ряд хижин от следующего. Здесь жили бедняки, в основном приехавшие с севера с мечтой о сказочном городском изобилии; женщины зарабатывали проституцией, а мужчины – частенько грабежом и воровством. Не стоило появляться здесь после наступления сумерек.