Все происходившее казалось мне неестественным. «Уж не сон ли это?» – мелькнуло в голове. Как известно, Буратино из книжки «Золотой ключик», попадая в различные переплеты и желая убедиться – жив он или нет, дергал себя за нос. То же самое сделал и я, убедившись, что это не сон. Мой самолет уже брил над самыми макушками деревьев. Тут я увидел, что приближаюсь к той самой просеке, которая однажды уже спасла меня. Очень плавно, чтобы не вылетали искры из патрубков мотора, стал прибирать газ. Ме-109, видя, что я продолжаю снижаться, резко отвалил с набором высоты влево. Я сразу же его потерял, да в тот момент он меня и не особо интересовал: больше думал о том, где буду падать.

Зная об утечке топлива, жду остановки мотора, но он пока работает. Может, в баках еще осталось немного топлива? Бросаю взгляд на топливомер. Однако ни его, ни других приборов не вижу. Приборная доска, как и все остальное в кабине, покрылась инеем, образовавшимся при испарении распыленного по кабине бензина и частиц воды. Налет смахнул рукой. Стрелка нижнего топливного бака находится около цифры 300. Порядок! Трех сотен литров вполне хватит, чтобы долететь до дома. Только бы машина не загорелась.

Спрашиваю Федю: «Чего молчишь? Где «мессер», где остальные истребители?» – «Никого не вижу и не знаю, куда все делись. Сильно лил бензин. Не мог смотреть. Спрятал голову в воротник комбинезона». Слышимость по СПУ была намного лучше и чище, чем обычно. Видно, бензин хорошо промыл все оборудование. Над самой землей пересекаю линию фронта и снова попадаю в муру. Погода здесь стоит прежняя, и это меня успокаивает. Истребители противника уже вряд ли встретятся. На подходе к аэродрому действие бензина стало ощущаться еще сильнее. Левая нога совсем закоченела, тело стало неприятно зудеть. Больше всего напоминали о себе шея и пах. Сеничкина и Ершова я больше не видел. Несмотря на отсутствие одного колеса, приземлился я удачно.

Касание было настолько мягким, что я даже не погнул винт, что в подобных обстоятельствах бывало редко. Подъехала «полуторка». Из нее вышли Хромов и Лагутин с Перепелицей. Не подходя к кабине, они вместе с любопытным шофером стали ходить вокруг самолета и осматривать повреждения. Вскоре послышались их удивленные восклицания. Выбираюсь из кабины и, перебираясь по центроплану, вижу, как из-под унтов потекли струйки бензина. Стекая на землю, они окрашивали снег в красный цвет. «Это что? Бензин, что ли?» – «Так точно, товарищ командир», – ответил я. «Откуда он взялся?» – «Из переднего топливного бака. Он навылет пробит эрликоновским снарядом». – «Посмотрите, как его разворотило. Да! Это страшно!» – воскликнул он. «Я вижу ты и сам весь в бензине. Смотрите, не курите около него», – предупредил он всех. От действия бензина окраска фюзеляжа сильно побелела.

Тут Хромов спросил меня: «А Сеничкин-то где? И Ершова нет». Я вкратце рассказал ему обо всем и добавил: «Если через двадцать минут не придут, то, скорее всего, их сбили». Видя, что я мучаюсь от зуда, Хромов тут же посадил меня в «полуторку» и отвез в санчасть. Пока меня, раздетого догола, мыли девушки, Хромов и Лагутин подробно расспрашивали о полете. Несколько раз они возвращались к вопросу, где может быть Сеничкин. Зная о его слабости в самолетовождении, они, как мне показалось, думали, что он и на сей раз дал «блуда» и, возможно, сел на каком-нибудь аэродроме или, как часто с ним бывало, в поле. Опрашивали они и Федю, но уже без меня. Вечером от наземных войск пришло сообщение о гибели двух экипажей. Кто-то из этой пары завалил одного «стервятника», но и оба наших штурмовика были сбиты. Спастись никому не удалось. Случилось то, что я предполагал.

Не зря летчик с Ме-109 показывал мне один палец, давая понять, что я остался один, но доконать меня не сумел. Вот какой вылет был у меня накануне прихода Пстыго в полк. Поэтому слышать его слова о том, что мы еще зеленые летчики, мне было обидно и неприятно. Погибших было жаль. Особенно близок мне был Вася Ершов, мой старый друг. Родом он из подмосковного Крюкова. Мы были с ним в одной школьной группе еще в Олсуфьеве, потом в Балашове, да и здесь попали в одну эскадрилью. Мне нравился его прямой характер, честность, исполнительность. Таких друзей у меня больше не было, нет и до сего времени. Сейчас, когда я в День Победы прихожу к Вечному огню почтить память погибших, вспоминаю его одним из первых.

На следующий день после того злополучного полета полк отмечал годовщину своего существования. Одновременно состоялись проводы Хромова. По этому случаю к нам приехал командир корпуса Горлаченко. Вечером состоялся торжественный ужин. Для меня он был скорее поминками по погибшим товарищам. К выпивке у меня никогда не было тяги – ни тогда, ни сейчас. Как-то в Жудри я выпил законные 100 граммов, после которых в течение пяти дней у меня сильно болела голова и чувствовалось недомогание. Но было это не от самой водки, а от того, что ее кто-то сильно разбавил авиабензином. После этого я на спиртное смотреть не мог, а если иногда и выпивал, то очень редко и совсем немного. Свою фронтовую норму я всегда отдавал кому-нибудь из ребят, чаще воздушным стрелкам. Но в этот день я сделал для себя исключение и выпил больше положенных фронтовых. С непривычки почувствовал себя плохо и пошел в свою эскадрилью. На воздухе стало еще хуже. Кружилась голова.

Желая скорее добраться до койки, пошел не по дороге, а напрямую по тропинке. Началась оттепель, дорожка сильно подтаяла, превратившись в скользкий лед. Около дома я наткнулся на обледеневший земляной вал высотой более полуметра и никак не мог через него перебраться. В конце концов решил преодолеть его на четвереньках. Когда забрался наверх, услышал девичий смех. Оказалось, что меня нагнала Полина Ширяева, та самая, которая год назад в Обшаровке смеялась над моим падением на лыжах. Я всегда попадался ей на глаза в самые неподходящие моменты. Девушка мне нравилась, и было досадно, что мы всегда встречаемся с ней в комических ситуациях. Не думал я, что через два года, став моей женой, она будет не раз напоминать об этом.

Утром 20 декабря командир 2-й АЭ повел на задание шестерку «горбатых», собранную со всего полка. Полет проходил при сплошной десятибалльной облачности с ограниченной видимостью. Назад вернулся только сам ведущий капитан Святковский. О судьбе остальных летчиков он ничего вразумительного сказать не мог. Видел только, как у него на глазах, идя на бреющем, зацепился за сосну его ведомый Стельмаков, хороший скромный парень с приятной внешностью, очень нравившийся нашим девушкам. После его краткого сбивчивого доклада на разборе полета мы поняли одно – причиной потери самолетов в группе явилось не столько противодействие противника, сколько нарушение режима летным составом перед вылетом.

Командование корпуса и дивизии хорошо знало, что накануне полк отмечал годовщину и большая часть ночи прошла для личного состава без отдыха. Наверняка у многих еще не выветрился хмель, поэтому боевую задачу полку на раннее утро следующего дня можно было бы не ставить. Тем более что обстановка на фронте в эти дни была спокойной. Боевое задание могли бы выполнить другие полки, к примеру, тот же 621-й, базировавшийся на нашем аэродроме. Однако в этот день он вообще не летал. Вылет группы Святковского был единственным. Экипажи к полету были не готовы. Предполетной подготовки как таковой не было.