Яна

Прячась за деревом, внимательно слежу за детьми, выходящими из здания на прогулку. Никита должен быть здесь. Я уже побывала в двух интернатах. Там его нет. Или его не вывели на прогулку. Такое тоже возможно.

Но почему-то я чувствую, что он здесь. Что сейчас я увижу сыночка.

И предчувствие меня не обманывает.

Вцепляюсь ногтями в кору дерева, чтобы не сорваться и не побежать к забору, когда на игровой площадке появляется Никита. В казенной одежде и нелепой кепке он идет, опустив голову. Один. У него нет здесь друзей.

Садится на лавочку и сидит там. Проводит рукой по щекам. Плачет?!

Сердце разрывается от этой картины. И у меня самой начинают течь слезы.

Мне хочется броситься к забору, перелезть через него и забрать сына. Выкрасть его. Увезти. Спрятать.

Но я понимаю, что это бред. Это ухудшит ситуацию. Мне некуда бежать. И Олег… Я не могу его бросить.

Поэтому так и стою, вцепившись в дерево, и смотрю на Никиту.

Так проходит час. Именно столько продолжается прогулка. Я провожу весь этот час вместе с сыном. Мысленно.

Он так и не поиграл толком. От веселого разговорчивого мальчугана осталась лишь тень.

Воспитательница хлопает в ладоши, призывая детей возвращаться в здание. Никита не реагирует. Тогда она зовет его по имени.

Никита продолжает сидеть. Я волнуюсь. Что с ним? Вдруг он заболел?

Воспитательница опять зовет его. Он не реагирует. Тогда она быстро шагает к нему и грубо хватает его за плечо. Что-то возмущенно кричит и машет свободной рукой. До меня доносятся лишь отдельные слова.

Никита дергает руку, пытается освободиться. А потом толкает ее. Попадает руками в ногу.

И тут происходит то, от чего у меня холодеют руки и сердце перестает биться.

Воспитательница замахивается и хлестко ударяет Никиту по щеке.

Все меркнет. Я слышу только плач сына. Я вижу только его, лежащего на земле. И я бегу. К нему бегу.

– Что вы делаете? – кричу через забор, впиваясь в него руками. – Не смейте!

– Мама! – Никита тут же вскакивает и бежит к забору. Но воспитательница перехватывает его и тащит за собой.

– Пусти! Пусти! – кричит он и упирается ногами в землю.

– Отпустите его! – требую и я.

– Отойдите от забора, – зло бросает мне женщина. – Я охрану вызову.

– Отдайте мне сына! – кричу я.

Все это сопровождается плачем и криками Никиты. Но воспитательнице удается затащить его в здание. Потом оттуда выходит уже другая женщина. Сначала долго всматривается в меня, потом подходит. Но останавливается в метре от забора.

– Покиньте территорию, – произносит строго.

– Я не уйду! Тут мой сын! Вы не имеете права!

Женщина не отвечает. Уходит. Я продолжаю стоять. Иду к воротам и пытаюсь их открыть. Бесполезно.

Зато слышу сзади звуки подъезжающей машины. Оборачиваюсь. Полиция.

– Пройдемте, – говорит мне полицейский, вышедший из машины.

– Я никуда не пойду, – твержу я.

– По-хорошему пока говорю, – он делает шаг ко мне.

Я сильнее сжимаю прутья забора.

Из машины выходит второй полицейский.

Им двоим не составляет труда справиться со мной. Меня привозят в отделение.

– Можно один звонок? – спрашиваю я, пока полицейский заполняет протокол.

Он долго осматривает меня, потом, наконец, сухо отвечает:

– Можно.

И я звоню. Роману. Он молча выслушивает. Не говорит ни слова. Кладет трубку.

Может, я зря ему позвонила? Надо было сразу адвокату звонить? Зря. Просить еще об одном звонке?

Но тут раздается настойчивый стук в дверь. И она сразу открывается.

Роман.

Полицейский удивленно смотрит на него.

– Мы можем поговорить наедине? – спрашивает Роман у хозяина кабинета.

Тот внимательно оглядывает Романа.

– В коридоре подождите, – кидает мне и я выхожу.

Спустя несколько минут выходит и Роман. Молча берет меня за предплечье и ведет по коридору на выход.

– Подожди, – говорю я. – Там еще не все оформили.

– Ничего не будет, – коротко произносит он. – Пошли.

– Куда ты везешь меня? – спрашиваю уже в машине.

– Домой. И запру тебя там. Чтобы глупостей не совершала.

У меня звонит телефон. Это куратор из опеки. Недовольным голосом она высказывает мне свое недовольство моим таким поведением и прямо угрожает, что это негативно скажется на всем процессе. Кладет трубку, не прощаясь.

– Что еще? – спрашивает Роман, заметив мое уныние на лице.

– Они не отдадут мне Никиту. Не отдадут. Роман! Нельзя, чтобы его Дмитрий забрал! Нельзя!

– Так, спокойно, – Роман резко разворачивается. – Маршрут меняется.

И он привозит меня… в опеку? Зачем?

Мы идем по узкому коридору. Роман подходит к кабинету и стучит.

– Войдите, – слышу знакомый уже голос.

И точно – в кабинете знакомая Романа. Анжелика Валерьевна, кажется?

– Анжелика Валерьевна, – говорит Роман, – у нас проблемы.

Яна

Я смотрю на эту красивую молодую девушку. Неужели она сможет нам помочь? Молоденькая совсем.

И Роман рассказывает ей про меня, про Никиту. И про мое сегодняшнее посещение интерната.

– Этого не стоило делать, – красивые, ровные брови девушки сходятся на переносице.

– Там мой сын, – с мольбой в голосе произношу я. – Он – единственное, что у меня есть. И его там бьют.

– Это серьезное обвинение, – произносит строго. – Лучше такими словами не бросаться.

– Я сама видела! На моих глазах!

Она задумывается, потом встает:

– Подождите здесь, – и выходит из кабинета.

Возвращается с папкой. Опять садится за стол и начинает листать ту самую папку. Ее я видела и на столе у куратора. Похоже, это мое дело.

– На мальчика оформляется опекунство, – произносит девушка. – Старшим братом. Мальчик не попадет в интернат. Не беспокойтесь.

– Нет! – восклицаю я. – Никиту нельзя передавать Дмитрию! Нельзя! Это опасно!

– Но вот тут хорошие характеристики. Доход соответствует.

– Нет! – опять перебиваю я. – Понимаете, Никита его боится. Дмитрию сын нужен для чего-то. Я не знаю точно. Возможно, наследство. Никиту нельзя ему отдавать.