Совещание, на которое он ехал утром и на кото­ром провел больше трех часов, подтвердило самые худшие его предчувствия и ожидания. У некоторых здешних товарищей, видимо, имелась четкая уста­новка их руководства, как можно больше и дольше говорить ни о чем и что есть силы блокировать расследование.

Через три с лишним часа, позвонив из своей гостиницы в морг, Турецкий получил весьма и весь­ма интересные сведения, которые заставили его даже присвистнуть. Оба кавказца, застреленные в одном дворе и обнаруженные только через час, так как оба трупа лежали у бетонной стены за грудой мусора и старых разбитых ящиков, были убиты, видимо, одновременно из трех разных пистолетов. Все пули, общим количеством десять штук, выпу­щены из патронов импульсного действия. Они уже переданы дежурным следователем для экспертизы баллистикам с целью определения оружия, из кото­рого были произведены выстрелы. Кроме того, при тщательном осмотре в одежде убитых найдены странные предметы: самодельный стилет с заточен­ной и надпиленной у рукоятки пикой, типичное холодное оружие колющего действия, а также точно такая же рукоятка, но уже с отломанной пикой, очень похожей на ту, что извлечена из тела Русако­ва. Оба предмета также отправлены на криминалис­тическую экспертизу.

— Любопытно, очень любопытно... — бормотал Турецкий, торопливо занося эти сведения в свой рабочий блокнот и снова возвращаясь мыслью к утреннему совещанию.

Да, оно оказалось мероприятием чисто формаль­ным, а следовательно, и бесполезным. Много рито­рики, много гаданий то на кофейной гуще, то по внутренностям жертвенных животных, однако же вывод Александр Борисович сделал однозначный: за исключением его старого знакомого прокурора области Германа Золотова, мужика дельного и без­условно честного, никто больше помогать им не рвется. А на вопрос, заданный им самому себе, в чем тут загвоздка, ответил так: поскольку здесь, как и на всей обширной территории, некогда шестой, а ныне, как говорят, седьмой части света, для боль­шинства законников на первом месте отнюдь не закон, а совершенно иные факторы и соображения, нетрудно догадаться, что и тут, в Степногорске, ре­бята либо еще не сумели точно сориентироваться и определиться, а потому не рискуют высовываться и попасть впросак, либо, напротив, все они четко ан­гажированы, «подверстаны» и не хотят выводить на авансцену те силы и фигуры, с которыми связали свои судьбы, карьеры и будущность.

Что ж, тут не было ничего оригинального. И в каком-то смысле всех их, людей зависимых, можно было даже понять и пожалеть, однако все это озна­чало, что их положение заметно осложняется, что действовать придется с большой оглядкой, по пре­имуществу своими силами.

Миша Данилов, невысокий, худенький, с не­большой темной бородкой, в которой уже посвер­кивала не по возрасту ранняя седина, записав в дежурной части областной милиции адреса боль­ниц, куда были развезены потерпевшие, отправился на автобусе в Зареченскую больницу, где имелось самое большое и лучше всех оснащенное травматологическое отделение, где и пребывали теперь ране­ные в тот страшный день.

В юные годы Михаил Антонович Данилов ду­мать не думал выходить на тропу войны с преступ­ным миром, а мечтал быть актером. Однако попыт­ки «затыриться» и в школы-студии, и в ГИТИС оказались безуспешными — то ли внешностью не вышел, то ли дикцией. И забросила его нелегкая на юридический, благо, в те годы туда еще не было чудовищных конкурсов и о престиже профессии и не помышляли. А он поступил, увлекся и понял, что это и было его призванием.

Что же до актерских способностей, в которых сам он лично никогда не сомневался, то и эти дары небес не остались втуне, и он пускал их в дело где только мог и ни разу не пожалел об этом. Вот и в больнице, работая во всю широту артистического диапазона — то вкрадчивый, то обворожительно любезный, то угрюмый и грубоватый, — он, как слаломист-горнолыжник, обходил одно препятст­вие за другим, пока в конце концов не добрался- таки до отделения, где лежали избитые и помятые в толпе. Уже одно то, что доступ к ним был частью запрещен, а частью ограничен, и то, что для них выделили несколько специальных дальних палат, свидетельствовало о том, что тут позаботились го­родские власти, стремящиеся предельно локализо­вать зону опасной информации. Но для него и в самом этом стремлении имелась кое-какая много­значительная информация.

Первым, с кем завел беседу Данилов, оказался щуплый паренек, студент Политехнической акаде­мии, отличник-третьекурсник по фамилии Иванцов. У него были множественные ушибы рук, плеч, спины, но главное — головы, что повлекло весьма чувствительное сотрясение мозга. Однако, хотя речь его была еще несколько замедлена, голова и память уже вполне прояснились, он уже мог давать показа­ния, чем и не замедлил воспользоваться Данилов.

Парень оказался ужасно приятным, и Данилов начал опрос:

— Послушайте, Иванцов... Сережа... Вы у меня первый свидетель, первый очевидец. Объясните мне, чем была вызвана вторая демонстрация? Вы же, кажется, уже митинговали накануне? Или мало показалось?

— А как бы вам показалось, — усмехнулся паре­нек с перевязанной головой и со множеством сса­дин на лице, частью замазанных йодом и зеленкой, частью — под пластырными наклейками, — если бы вы спокойно, организованно вышли на демонстра­цию, а на вас кинулись бы менты и начали бы лупить почем зря — и ребят, и девчонок? Мы же с законными требованиями вышли!

— Подождите, — сказал Данилов и сделал боль­шие глаза, как бы узнавая все это впервые и не веря собственным ушам, — подождите, Сережа... Давай­те-ка по порядку. Вы о каком дне говорите?

— О субботе, конечно! Мы готовились, мы хоте­ли, чтобы все прошло без всяких там... У нас же самоуправление студенческое. Я как раз член коми­тета самоуправления у нас в техноложке. Сделали транспаранты, сделали плакаты, получили разреше­ние и от городской управы, и от муниципалитета. То есть никто и думать не думал, что эти набросятся дубасить!

— Вы хотите сказать, — уточнил Михаил, — что первыми нарушили условия проведения разрешен­ного митинга представители правоохранительных органов?

— Ага, — мрачно кивнул парень, — правоохра­нители, блин! Нас и было-то с гулькин нос. Чуть больше тысячи, наверное. Ну, может, полторы, я же не считал.

— Хорошо, а дальше?

— А чего дальше? Вылетели архаровцы, отмете­лили ребят, порвали плакаты, затоптали транспара­нты... Ну, мы и разбежались кто куда, по общагам.

— Может быть, у вас лозунги были слишком воинственными? — предположил Данилов.

— Это с какой стороны посмотреть. Если с нашей точки зрения, так, по-моему, ничего особен­ного. А вы как считаете? «Отдайте нашу стипен­дию!», «Образование молодежи — это будущее стра­ны» — это как, вызывающе?

— По-моему, нет, — сказал Данилов. — А еще?

— Ну вот, — смущенно улыбнулся раненый, — я даже один сочинил, сам писал...

— Ну-ка, ну-ка, — Данилов приблизил дикто­фон к его запекшимся губам.

— «Бандюгам «мерседес», а нам — учебный про­цесс!»