Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты в своем уме, Астахова? – грозно спросила Татьяна Борисовна. – Кто тут будет нянчить твоего младенца, пока ты пробуешься? Вот он?
Длинным пальцем с безупречным кроваво-красным маникюром она указала на испитого мужичка в синем рабочем халате.
– Я думала, мы сегодня просто поговорим, – пролепетала Настя.
– Ты погубить хочешь своего ребенка, что ли? Он же умрет, если хоть полчаса посидит у нас в редакторской, там такой табачный смрад, что взрослые не все выживают.
Настя потупилась:
– Татьяна Борисовна, я обо всем договорилась, подруга должна была посидеть, просто не смогла в самый последний момент.
– И сколько еще нас ждет таких последних моментов? Каждый раз запись срывать, когда тебе не с кем будет оставить ребенка?
– Нет, это сейчас только, а с осени Данилка в ясли идет.
Татьяна Борисовна фыркнула:
– Знаешь что, моя дорогая, обычно я советую девушкам крепко подумать, что они хотят: быть хорошими женами и мамами или работать на телевидении. Очевидно, что тебе этот совет давать поздно, ты свой выбор сделала. Займись семьей, Астахова, и не морочь голову занятым людям.
Данилка потянулся к большой бирюзовой брошке под горлом Татьяны Борисовны, а когда Настя перехватила его ручку, скуксился и захныкал.
– Я смогу совмещать, – пробормотала она.
– Я вижу. Опоздала, явилась с младенцем, которого здесь совершенно некуда приткнуть, а дальше что? Как еще ты продемонстрируешь нам свое наплевательское отношение? Все, Астахова, иди домой, пока тут ребенка не угробила. Смотри, он спать хочет у тебя.
Действительно, без дневного сна и избытка новых впечатлений Данилка не мог ни бодрствовать, ни уснуть и горько заплакал у нее на руках.
Выйдя в вестибюль телецентра, Настя поняла, что обратная поездка на метро окажется для сына слишком серьезным испытанием, и поймала такси, хотя такая роскошь была ей теперь не по карману.
Снова она проворонила свой шанс, господи, надо же быть такой дурой несуразной! Ее послали, она и пошла, а надо было каяться, падать в ноги, умолять, напирать на свою трудную долю матери-одиночки. Все так поступают, одна она не умеет.
Татьяна Борисовна хорошая женщина, она наверняка эту свою тираду произнесла в воспитательных целях, специально, чтобы Настя в перспективе прочувствовала ответственность и налегла на дисциплину, а сейчас пала в ноги и раскаялась, а она взяла и ушла. Не бежать же солидному редактору за строптивой актрисулькой, в самом деле.
Плохо, что Лариса не предупредила, что не придет. Тогда Настя попросила бы посидеть дружелюбную соседку, с которой сегодня гуляла на площадке и которую выручала в такой же ситуации. Или, зная, что Лариса не может, вышла бы с Данилкой пораньше, и не было бы этого дурацкого пятиминутного опоздания, воздействовавшего на редакторшу, как красная тряпка на быка.
Вернувшись домой и уложив сына, которому эта поездка, похоже, будет стоить режима дня, Настя принялась названивать Ларисе на работу, представляя себе всякие ужасы, но голос подруги был совершенно спокоен.
– Лариса, все в порядке?
– Настя! – в трубке раздался бодрый Ларисин голос. – А я звоню-звоню! Тоже уже не знала, что и думать!
– А почему ты не пришла?
– Ой, слушай, тут такой форс-мажор, что меня никак не отпустили! Вот понимаешь, как назло! Закон подлости, именно когда тебе что-то нужно позарез, возникают обстоятельства непреодолимой силы.
– Прямо никак было невозможно?
– Под угрозой увольнения.
– Ты бы хоть позвонила.
– А я звонила, между прочим, но трубку то никто не брал, то было занято. Я раз пятнадцать набирала, пока начальница меня не отчитала, что я занимаюсь черт знает чем, пока все работают.
– Понятно… – протянула Настя, – ну, слава богу, ты жива, а то я уже надумала…
– Не беспокойся. А у тебя как дела? Ты не поехала?
– Можно считать и так, – Настя решила не вдаваться в подробности, – и осталась без работы.
– Жаль…
– Еще как. Ну ладно, до вечера.
Сил совсем не осталось, и Настя легла на диван, не сняв платья, благо на телевидении ей не работать и однотонные вещи больше не понадобятся.
Не хотелось ни бояться за Игоря, ни жалеть о потерянной работе, а только дожить до нового дня, когда, может быть, что-то изменится.
Вспоминалось хорошее, безмятежное детство с родителями, а потом почему-то Рымарев. Интересно, если делать запрос, то какой указывать год рождения? Он ведь молодой, не больше сорока, хотя трудно определить возраст по его обветренному, выдубленному морозом лицу. И глаза цвета ясного северного неба, очень красивые… Настя поежилась.
Они ведь похожи, для него «нет» тоже значит «нет». Когда Настя отказала, он не стал уговаривать и подливать ей коньяк в надежде, что она опьянеет и согласится.
Просто вышел, чтобы она легла спать, и, кажется, бродил по поезду до утра, потому что вернулся в купе, только когда поезд уже замедлил ход и неспешно продвигался по ленинградским предместьям, а Настя сидела на краешке полки готовая к выходу.
Хотелось еще подумать о Дмитрии Зосимовиче, но тут в прихожей раздался стук открываемой двери. С работы вернулась Лариса. Настя немножко напряглась, ожидая от подруги извинений и предчувствуя, что не так просто будет сказать «ничего страшного», но Лариса даже не зашла к ней в комнату.
Напевая что-то себе под нос, она прошла в ванную, потом хлопнула дверца холодильника.
– Ну Настенька! Вечно одно и то же! Неужели трудно было картошки к ужину начистить?
– Что? – изумление придало Насте энергии, и она вышла в кухню.
– Еще и в уличной одежде до сих пор… Посмотри на себя, ты же становишься настоящим Обломовым.
– Я устала.
– Ну, знаешь, от чистки четырех картошинок точно не надорвешься. Могла бы уж…
– А ты могла бы уж отпустить меня в телецентр, – оборвала Настя.
– Я тебе объяснила, что форс-мажор. Я сунулась к начальнице, а она говорит, или работай, или пиши заявление по собственному желанию. Что мне, по-твоему, было делать? Уволиться, чтобы мы все втроем с голоду сдохли? Я ж кормлю семью!
Слова Ларисы звучали логично, но не были правдой, по крайней мере до сегодняшнего дня. Пока они клали одинаковые суммы в кошелек для хозяйственных расходов, но теперь, когда с телевидением прокатили, в театре непонятно что, а в кино Настина репутация навсегда испорчена, Лариса вполне может остаться единственной кормилицей.
– Ты могла хотя бы предупредить.
– Я пыталась. У тебя было занято.
– Ничего подобного.
– Значит, телефон сломался.
– Нет, работал, я проверяла.