Холод отпрянул назад, уткнулся спиной в шершавый ствол дерева, опустил руку с оружием и закрыл глаза. Дико захотелось пить, но еще больше – оказаться на надувном матрасе в море с голой девушкой под боком. Голой, чистенькой, свежей и протягивающей большой стакан ледяной воды с кусочком лайма. А лучше бокал пива…

Но Фифа вернула Холода из грез в трагичную реальность, и вскоре парочка скрылась в гуще молодых кленов, не превышающих по размерам обычный кустарник.

* * *

Через три километра ходьбы по широкой, перепаханной, песчаной просеке трое других беглецов достигли края глубокого карьера. Здесь, видимо, когда-то добывали глину или мел, а сейчас все было заброшено. Дно кое-где поросло елочками, песок покрылся мхом и хвоей. На другой стороне темнела густая чаща, а полуденное солнце пекло головы и сверкало даже под ногами, отражаясь в кварцевых песчинках.

Путники спустились и побрели к центру. Дед Игнат бормотал невнятные фразы. Добрыня присел и решил набросать на песке схему пройденного от деревни Суровцы пути, устроив пятиминутный привал. По его прикидкам до крепости оставались считаные часы ходу. Штепсель что-то лепил из глины, стирая пот с морщинистой небритой шеи.

Он был крайне удручен гибелью брата и потерей товарищей после атаки гарпий. Взгляд его упал на невысокую обваловку вокруг ямы. Боец поднялся с корточек и поплелся выяснять, что же такое блестит в песке – портсигар, что ли? За спиной остались изможденные переходом и горечью утрат товарищи, палящее солнце жгло кожу, пот неприятно щипал спину. Долговязый парень подошел к краю большой воронки в виде правильного конуса, обращенного вершиной вниз. Мелкозернистый песок сверкал, словно бисер на кокошнике его бывшей жены. Будто мириады алмазных крошек ссыпали в яму, вокруг которой валялись обломки бытовых принадлежностей, элементы амуниции, детали оружия, кости. Штепсель присел, поднял блестящий предмет. Это оказался не портсигар, а латунная бляха от солдатского ремня. Со звездой, серпом и молотом. «Мусорку взорвали, что ли?» – подумал он и потянулся за следующей вещью. Зажигалка. Он осмотрелся – обойма от карабина, погнутый ствол ружья, кроссовок, сплющенный котелок. «Точно разорвало кого-то… авиабомбой, еп!»

– Штепс, ты че там? – окликнул товарища Добрыня. – Аккуратнее, места незнакомые, лешие, едрить их в зад!

– Да в курсе я, – прошептал Штепсель, заглядывая в яму с идеально ровными покатыми стенками.

Он сразу заметил рюкзак защитного цвета, судя по форме, не полный, но и не пустой. Он почесал за ухом, огляделся. Тихо, спокойно, в небе кружит воронье, изредка каркая. Друзья рядом, мутантов нет. Вот совсем рядом дармовой хабар. Перешагнув край воронки, сделал шаг вниз, другой. Песок стенки медленно пополз к центру ямы, напоминая текучие барханы из старого фильма про пустыню и бандитов. «Кажется, они там басмачами звались?» Он почти достиг рюкзака, приостановился, сохраняя равновесие на сыпучем спуске. Целая река песка потекла вниз. «Странно, куда весь песок девается, если центр воронки глухой? Воронки? Че за…»

Штепсель протянул руку к рюкзаку, ткань которого носила следы запекшейся крови, и тут же отдернул ее. Поток двигающегося песка подмыл его, уронил и увлек к центру ямы, из которой высунулась отвратительная морда гигантского насекомого. Огромные челюсти, похожие на клешни рака, задвигались, щелкая в воздухе. Жуткая голова явно являлась продолжением исполинского брюха, скрытого под воронкой. Мутант поджидал добычу, зарывшись в песок карьера, соорудив ловушку десятиметрового диаметра, и наконец-то дождался очередную жертву.

Штепсель остервенело заработал руками и ногами, пытаясь вскарабкаться наверх, но податливая осыпающаяся стенка неуклонно тянула его вниз, песок лился, словно вода, увлекая человека прямо в клацающие челюсти. Ноги попали в острые хитиновые тиски насекомого, от отчаяния боец заорал, истошный вопль огласил весь карьер.

Подскочившие с оружием наперевес товарищи увидели жуткую картину: дергающееся тело Штепселя, перекошенное от боли и ужаса лицо, хруст костей и треск плоти, сдавливающие жертву острые кривые челюсти с зазубринами и волосками, а затем сноп песка и крови во все стороны. Игнат попытался уклониться, а Добрыня – прикрыться единственной рукой с автоматом, но волна выброса накрыла обоих. Перепачканные кровью друга, сплевывая песок, они вновь заглянули в воронку и направили туда стволы. Пустое дно смотрело на них с глубины семи метров, и только мелкие ручейки песка ползли вниз, увлекаемые силой тяжести…

Священник перекрестился, а Добрыня выпустил весь магазин автомата в проклятую ловушку.

– Маар… мир… леон, – бормотал дед Игнат, силясь что-то вспомнить.

– Че?

– Мирле… Мирмелеон!

– Че-е?!

– Это был мирмелеон. Муравьиный лев. Страшный мутант, говорят.

– Звизде-ец! Так… Слышь, дед, граната есть? – спохватился однорукий здоровяк.

– Откуда? Все там, на просеке осталось. Когда гарпии напали.

– Вот бли-ин.

– Какая страшная смерть! Упокой твою душу, Штепсель. Покойся с миром. Аминь.

Долго они стояли у края смертельной ямы, понуро глядя на ее покатые стенки. Где-то на востоке раздался выстрел, оба вздрогнули и поспешили прочь от этого места. Сумерки начали сгущаться над карьером, подгоняя людей и наводя жуть.

* * *

– Я бы хотел знать, кто эти чудики?

– Пресвятая Богородица, да это простые смертные! А какой хабар у них, м-м! Бьюсь об заклад – лошки богатенькие.

– Клянусь своим дружком, мне эта девочка нравится.

Перед Холодом и Фифой, у ног которых шумел легкий прибой озера, стояло пятеро ренегатов. «Откуда они взялись на мою голову, черт побери!» – подумал спецназовец, отодвигая за спину Анжелу. Видок незнакомцев и «гнилой» разговор не предвещали ничего хорошего, а развязное и наглое поведение вынудило Холода взяться за оружие. Он мгновенно оценил ситуацию: все вооружены, а один даже пистолетом, борзые, одичавшие, сильные.

– Что, спермотоксикоз замучил? Ну, возьми эту девочку. Разрешаю, озабоченный мой – Холод натянуто улыбнулся.

– Эй, брателло, ты так не базарь с нами, мне твой тон не нравится! – Один из бандитов сделал шаг вперед.

– Стой!

– Че-е?

– Стой там, где растешь, приятель.

– А то че?!

– Башку откручу.

Бандит обернулся к своим товарищам и ехидно цыкнул. Другой разбойник широко и зловеще оскалился.

– Чувак, мы тихонечко и спокойненько похороним тебя здесь, на берегу этой лужи, в лучах заходящего солнца, – сказал бандит, над чем остальные рассмеялись, – а я женюсь на этой амазонке. Лады?

– Ага! – Холод добродушно улыбнулся, нащупав рукой тесак. – Женись… только я «женилку» тебе сначала отрежу.

– Вот чмо!

Разбойник поднял пистолет, а другие схватились за секиры и топоры, но Холод ловко метнул тесак, застрявший в животе ближнего врага. Пистолет того выпал, раздался крик боли, а за ним боевой клич спецназа – это Холод обрушился на противника со своим мечом. Тут же раздался выстрел Фифы, поднявшей трофейное оружие. Сразу один из неприятелей рухнул с разрубленной головой, обагряя песок кровью, а другой получил сильный удар в грудь, от которого повалился и захрипел. Раненный Анжелой в плечо бандит вынул нож и замахнулся на Холода, но рука, сжимающая лезвие, тут же отсоединилась от туловища и упала в песок, продолжая держать клинок. Холод отбил выпад другого разъяренного ренегата, увернулся от его топора и, с криком подскочив, обрушил меч на рыжего долговязого детину. Разрубил копье, которым бандит прикрывался, снес с головы шлем и, присев на секунду, легонько провел лезвием ножа ему между ног.