Слава богу, что он каким-то чудом оказался здесь! Он поможетвытащить Меркурия, он положит конец этому кошмару! Какое счастье, что Фабьенвсегда оказывается рядом в тяжелую минуту: на пожаре, когда поджигатель напална деда, теперь, когда в беду попала уже сама Ангелина…

Она враз обессилела от счастья близкого спасения, а вместе стем на нее наконец обрушился страх от того, что свершилось, что моглосвершиться, обрушилась новая тревога за себя и Меркурия. И когда Фабьен наконецвытащил ее наверх, она вцепилась в него и зашлась отчаянными рыданиями,успокоить которые оказалось не так-то просто. Ангелина даже не помнила, кто икак поднимал карету, вытаскивал Меркурия, приводил его в чувство, уносилмертвого кучера, выпрягал переломавших ноги, жалобно стонущих лошадей, а онавсе рыдала, прижимаясь к Фабьену и думая только об одном: ах, кабы ее вечноокружали эти теплые руки, эти надежные объятия, вечно шептал бы слова утешенияи любви этот ласковый голос!

* * *

Ангелина недолго числила себя больной: через день сбежала издому в госпиталь. Уж лучше сидеть над Меркурием (у него разошлась рана наплече), чем всякую минуту вздрагивать при появлении лакея и ждать, что ондоложит: «Граф Фабьен де Лорен с визитом к вашему сиятельству!» Тем паче чтосей граф так и не поторопился с визитом. Вот мужчины! Или это простая пылкостьтелесная придает им духовную власть над женщиной? Ну, обнял ее, ну, прижал ксебе, да так, что Ангелина враз почуяла: если сейчас не разожмет Фабьен объятийи куда-нибудь чудом поденутся все окружающие, между ними сотворится нечтонесусветное… ну, скажем, упадет с ним Ангелина в сырую траву, как некогда упалана сырой песочек с Никитою Аргамаковым… И все прочее. Что ж, с Фабьеном этобыло бы куда объяснимее, чем с Никитою: Фабьен ведь любит ее, нежен и ласков снею, в конце концов, спас ее. А тот, первый… он всего лишь потряс до самыхглубин все существо Ангелины, потряс все ее существование, да так, что прежниедевические представления отлетели от нее, будто цвет с яблоньки, которуюнещадно рвал ураган. Могла ли она прежде помыслить о том, чтобы возлечь смужчиною?! Что сделал с нею сей проклятущий Аргамаков, ежели что ни ночь – оналаскается с ним в горячечных сновидениях, а днем скользит взором по стройномустану Меркурия, вспоминает, как он лежал перед нею беспамятный, беспомощный ивовсе обнаженный, и она еще тогда подумала, глядя на жалкое, спящее егооснащение: каково оно будет в полной силе и мощи? Сравняется ли с аргамаковскимразрушительным и сладострастным орудием?

Чуть не на полдня Ангелина отправилась в церковь, билапоклоны, молилась, чтобы избавиться от всякой дряни, приставшей, прилипшей кдуше. Она вышла из храма, чувствуя себя гораздо легче, словно бы омылась вводах покаяния. Потом она прибежала в госпиталь, мечтая о завале работы, когдане то что грешным мыслям предаваться – дух перевести некогда, однако именносейчас настало в палатах малое затишье, и ничто не отвлекало ее отворотившегося пагубного томления… кроме воспоминаний о том, как перевернуласькарета, о пережитом ужасе, о голосах, подавших надежду, о том успокоении,которое охватило ее в объятиях Фабьена…

Вот же лукавый как обводит! Все опять начинается сначала!

* * *

В госпиталь не замедлил явиться капитан Дружинин:нахмуренный, с поджатыми губами. Так глянул на Ангелину, что она поняла:капитан едва сдерживается, чтобы не обвинить в случившемся ее глупое девичьелюбопытство – вроде как рыболовы-волгари, которые во всякой малости винятженщину, оказавшуюся на судне. А ведь не Ангелина была виновата, что Усатычпроглядел сломанную чеку: вот колесо и отлетело, вот карета и опрокинулась, исам кучер нашел безвременную смерть, царство ему небесное.

Однако вскоре выяснилось, что угрюмость господина Дружининаимеет и другое происхождение: почти в то же время, когда перевернулась карета,едва не погиб и он сам! Произошло сие случайно и до крайности глупо: шелкапитан мимо складского двора неподалеку от Арзамасской заставы. На том дворесверху бросали тюки да мешки. Был полдень, дождик мелкий сеялся – прохожихнемного. Обыкновенно при погрузке стеречь проходящих должен махальщик, а тот,верно, не пожелал мокнуть, да и спрятался под навес. Капитан шел взадумчивости, и вдруг один тюк пролетел у его левого виска и бухнулся наземь,по швам треснув и осыпав Дружинина ржаною мукой. Грузчики ахнули и завопили,откуда ни возьмись, выскочил махальщик и с криком: «Ну, господин, видно, богвас бережет!» – принялся отряхивать муку с капитанского мундира.

Что было делать Дружинину, как не дать махальщику в ухо сословами: «Ты, сукин сын, не тогда прохожего остерегай, когда ему мешок наголову упадет, а хоть за минуту до этого».

Словом, несчастливый выдался денек, что и говорить!

Спустя еще три дня Меркурий оправился настолько, что проявилжелание отправиться на Арзамасскую заставу пешком – «чтобы не искушать судьбу».От Дружинина явился за ним сопровождающий солдат – и оба потопали потихоньку,как позволяли Меркурию силы. Вечером воротился он смертельно усталый, чуть несо слезами прошептав:

– По слухам, решено Москву сдать, не сегодня, так завтра!

Они с Ангелиною сидели вдвоем на крыльце: была уже глубокаяночь, все спали в госпитале, поэтому Ангелина не стала никого тревожить, а самапринесла Меркурию из кухни хлеба и молока, посадив его вечерять под звездами,на еще теплых, разогретых за день ступеньках.

От слов Меркурия Ангелина задрожала, вцепившись в его рукав.Было такое ощущение, будто ей сообщили о неотвратимой смерти близкого, родногочеловека. Едва подавив готовое сорваться всхлипывание, она огляделасьиспуганными, расширенными глазами, словно не веря, что вокруг нее можетпростираться тот же мир, что и минуту назад… мир, в котором русская столицабудет отдана врагу!

– Ох, душа болит, – прошептал Меркурий, прижав руки к груди,словно пытаясь сдержать, утишить эту боль. – Знаете, Ангелина Дмитриевна, вот унас в полку… у каждого солдата была смертная рубаха: чистое исподнее, чтобперед страшным боем облачиться. Под Смоленском готовились мы в дело. Смертельнотяжелое дело! Ну, думаю, если придет последний час, то предстану перед господомво всем чистом. Раскрыл свою котомку – глядь, а смертной рубахи моей нет.Потерял, думаю, или украл кто? Ну, такая судьба! И пошел в бой в том исподнем,кое на мне было. Не помню, как и что, схватились врукопашную… замахнулсяфранцуз штыком, а у меня нога подвернулась – я и упал. И мусью, не сдержавудара, пронзил вместо меня другого нашего… Но я тоже не растерялся, вскочил даположил ворога на месте, а потом склонился над тем, кто мой удар принял, рванулокровавленный ворот его мундира, чтобы помощь подать, глядь… а исподняя-торубаха на нем – моя! С пятнышком приметным у ворота… Моя смертная рубаха! Он еесебе взял и смерть мою принял на себя! Вот так же в тот день душа мояразрывалась и рыдала от боли!