растекались по платью мерцающие струйки, по рукам Терезы переливались слепящие волны, на златотканое чудо взирала женщина… И снизошла наконец:

— Ладно, надену разок, — и вышла в соседнюю комнату.

Ах, как смеялись у тетушки Ариадны… Заливалась Кончетина, вправду счастливая, хихикал у окна Цилио, степенно улыбался сеньор Джулио, и даже Эдмондо разнял свои слипшиеся губы, хохотал Тулио, всегда беззаботный, и ржал Кумео, насытившись, наевшись дня на два, до упаду смеялись резвые девицы.

Скрипнула дверь, распахнулась, появилась Тереза — иначе зачесаны волосы, иной была вся, — ступила царственно, и вспыхнуло платье, и по всей длине блескуче пробежала волна, ступила еще — и еще прокатилась сверкающая волна… Свет дробился, искрился на груди, и, казалось, запылает вся разом, и мерцала, сияла с головы до пят женщина. В этом царственном платье показалась скитальцу такой величавой и чуждой, далекой такой, недоступной, но женщина, надменно приблизясь, села к нему на колени, обвила его шею руками, чмокнула в щеку и сказала: «Хорошее… Спасибо, Доминико».

В Краса-городе стояла зима, тянулся долгий месяц январь. Солнце затерялось за серыми тучами, и свет в городе исходил от снега. Вечера краса-горожане коротали у камина, ночью, поплотнее подоткнув одеяла под плечи, разумеется, спали; утром ежились зябко и суетливо махали руками, согреваясь, плескали в лицо колючую воду. Днем высыпали на улицу надышаться живительным воздухом, восклицали запоздало: «С Новым годом! Ах, с новым счастьем!» А вечером, в синих сумерках, изящно падали снежинки… На большой медвежьей шкуре у камина нежилась на боку женщина, Тереза, опершись локтем на ковровую подушку-валик, и тонкими узкими пальцами ласково перебирала волосы Доменико, положившему голову ей на бедро. «Испортила я тебя, Доменико…» А известный советодатель краса-горожан Дуилио все сочинял складные определения хорошей, настоящей женщины и однажды сказал в кругу гулявших у фонтана: «Лично я ни в коей мере не убежден в истории, состряпанной об Адаме и Еве, тем не менее непорочной девице все же не следует есть яблоко, достаточно имеется и других плодов — персики, груши, сливы, например, алыча…» Близилась свадьба Кончетины, и взбудоражен был Краса-город — кого пригласят, кого удостоят чести; высокопоставленные и состоятельные не волновались, уверены были — пригласят, скажем, тот же Дуилио, но ничуть не волновался и Александро, твердо уверенный, правда, в обратном, и нисколько не печалился. «Что вобьешь им в пьяные головы!..» Накануне свадьбы Кончетина настояла, чтобы Кумео сшили «саааммуую дорогую одежду». «Зачем тебе, доченька, в первую же ночь разведешься», — отговаривала тетушка Ариадна, но Кончетина: «Разведусь? Как можно разойтись с душой и сердцем!.. — и со страхом оглядела себя в зеркале. — А вдруг он другую полюбит… красивее меня!» И в тот же вечер самые известные портные города занялись особой Кумео, развалившегося на широкой тахте; четыре человека снимали с него мерку, и весь город гадал — справятся ли, успеют ли сшить за ночь роскошную одежду, а на другой день гости, явившись с цветами и дорогими подарками, решили — нет, не успели портные… Однако ошибались, портные успели к рассвету, к сожалению, за пять часов до свадьбы; Кумео успел за это время сесть на торт, облить грудь розовой водой, немного спустя уронить на колени свой любимый «куриный пинок» в острой подливе, а вдобавок вытер сальные пальцы о великолепную рубашку. «Он непосредственный, он естественный! — ликовала Кончетина. — Другой бы на его месте берег такой наряд, а он — непосредственный». А костюм Кумео претерпел еще много злоключений в течение тех же пяти часов; во время второго завтрака Кумео угодил локтем в вазочку с медом и пытался оттереть липкое пятно мукой, после чего по своей привычке сунул за пазуху помидоры, сок которых пунцово проступил на рубашке рядом с гвоздикой; и зря полагали гости у праздничного стола, что портные не справились, — Кумео принимал подарки в новом роскошном костюме, говоря: «Спасибо, спасибо, большое спасибо», — и рассматривал их под большой люстрой. Возглавлять застолье выбрали Винсентэ — молодого отца, что имело символическое значение; почетным же руководителем свадебного стола — степенно-чинного сеньора Джулио, ему полагалось первым поддерживать предложенный Винсентэ тост, таков был порядок, а последним поднимал бокал Дуилио — венчал, так сказать, тост. О, кто другой управился бы с этим! Чего только не было на столе, каких только яств! «Дамы и господа, предлагаю выпить…» — то и дело вставал Винсентэ. Первый бокал в честь новобрачных, «новоосчастливленных», он выпил с застегнутым воротничком, умело и достойно, а к почетному руководителю обратился изысканно вежливо: «Покорнейше прошу вас, нашего уважаемейшего, достойнейшего сеньора Джулио, выпить в честь…» Доменико, скиталец, разглядывал гостей. Дуилио гремел, изощрялся… Счастливых новобрачных время от времени осыпали розами и гвоздиками, на вес золота продававшимися в эту зимнюю пору, а Кончетина заботливо восклицала: «Розами только меня осыпайте, а его гвоздиками. Розы с шипами — исцарапают ему лицо!» Антонио с ножом в руках плясал на стуле. Девятый раз предлагая тост, Винсентэ уже до пупа расстегнул рубашку и сказал почетному руководителю стола: «Э-эй, ты, Джулио, валяй, старый хрыч…» — сильно ущипнув при этом некую Грациозу Матирели. Постепенно все смешалось за столом. Мужчины, покачиваясь, обнимались, целовались и чуть не все пели — кто как умел, и перепуганные канарейки тетушки Ариадны в страхе метались в своих клетках. Кумео велел невесте принести большую корзину и алчно оглядел стол… Кому-то стало плохо, его увели, а «непосредственный» Кумео, жадно, торопливо хватая самые аппетитные куски, набивал корзину. Винсентэ крутился среди женщин; одна, слишком уж высокомерная, влепила ему пощечину, но он ничего не уразумел — поблагодарил и, отправив в рот кусок мяса в соусе, вытер руки о волосы Антонио. Ах, великолепная была свадьба, и из уважения к хозяевам, ради них все перепились! Даже Дуилио не увязывал больше слова в сложнейшие предложения и только восклицал: «С родника стакан, стакан… разбейте его к черту!..» Кто-то обслюнявил Доменико сальными губами, после чего забрался в огромный старинный шкаф — принял за дверь, — но его, уже расстегнувшего брюки, вовремя извлекли из него, а когда не подвластная старости сеньора сказала одному из уважаемых краса-горожан: «Вы же ничего не ели! Вы же голодным остались!» — тот попытался сверхвежливо успокоить ее, что словесно прозвучало так: «Не извольте беспокоиться, ик!.. Как не ел, чего зря болтаешь, сеньора!..»

Многие, осоловев, окосев, обнаружили два Кумео, и вообще — ах, равнодушное удивление пьяного! — на свадьбе были сплошь близнецы — ну и что, подумаешь!.. И настала наконец пора уединения молодоженов. «Одиннадцать часов вечера, в го…» — и счастливейшая Кончетина