Он нажимает кнопку на стене. С потолка опускается экран.

– Вы не заставите меня вам помогать.

Пытаюсь подавить панику и начинаю терять контроль над теми чувствами, которые никогда в контроле не нуждались.

Вош протягивает ко мне руку. У него на ладони что-то похожее на большую желеобразную капсулу ярко-зеленого цвета. С одного конца к ней прикреплен провод толщиной с волосок.

– Это послание.

Свет в комнате приглушают. Вспыхивает экран. Камера парит над полем убитой морозами пшеницы. Вдалеке виднеются фермерский дом, парочка надворных строений и ржавая силосная башня. Маленькая фигурка, спотыкаясь, выходит из небольшой рощицы и на нетвердых ногах шагает сквозь сухие поломанные стебли к дому.

– А это посланец.

С такой высоты мне не разглядеть, мальчик это или девочка, ясно только, что это маленький ребенок. Такой как Наггетс? Или помоложе?

– Центральный Канзас, – звучит голос Воша. – Вчера, приблизительно в час дня.

На крыльце дома появляется еще одна фигура. Спустя минуту выходит кто-то еще. Ребенок бежит в их сторону.

– Это не Чашка, – шепотом говорю я.

– Нет, не она.

Ребенок продирается сквозь ломкие колосья к взрослым. У одного из них винтовка. Все происходит без звука, и от этого почему-то становится жутко.

– Древний инстинкт гласит: во времена, когда твоя жизнь подвергается опасности, остерегайся чужаков. Не доверяй никому, кроме своих близких.

Я напрягаюсь. Я знаю, чем это заканчивается. Я через это прошла. Человек с винтовкой – это я. А ребенок, который к нему бежит, – Чашка.

Ребенок падает. Поднимается. Бежит. Снова падает.

– Но существует другой инстинкт, он древнее самой жизни, человек практически не в состоянии его в себе подавить. Защити младшего любой ценой. Сбереги будущее.

Малыш выбегает из пшеницы во двор и опять спотыкается. Тот, у которого винтовка, держит ребенка на мушке, но его товарищ бросается к нему и поднимает с промерзшей земли. Вооруженный встает у него на пути и не пускает к дому. Картинка зависает на несколько секунд.

– Все дело в риске, – заключает Вош. – Ты это давно уже поняла. Так что прекрасно знаешь, кто выиграет спор. В конце концов, чем может быть опасен маленький ребенок? Защити младшего. Сбереги будущее.

Человек с малышом на руках обходит вооруженного и взбегает по ступенькам. Тот склоняет голову, как будто в молитве, потом поднимает лицо к небу, словно просит о чем-то. Затем он разворачивается и идет в дом. Минута тянется за минутой.

– Мир – это часы, – шепчет рядом со мной Вош.

Фермерский дом, надворные постройки, силосная башня, коричневое поле и внизу дисплей, на котором сотнями отсчитываются секунды. Я понимаю, что произойдет, но все равно вздрагиваю, когда беззвучная вспышка стирает всю картинку. Потом – клубы пыли, обломки и волны дыма. Пшеница горит, исчезает за секунды – это легкая пища для огня, – а на месте дома и построек появляется воронка, черная яма в земле. Корм становится черного цвета. Экран гаснет. Свет в комнате остается приглушенным.

– Я хочу, чтобы ты поняла, – мягко говорит Вош. – Ты ведь хотела знать, почему мы держим этих малышей, тех, кто слишком мал, чтобы воевать.

– Я не понимаю.

Крохотная фигурка на коричневом поле – босой малыш в джинсовом комбинезоне бежит сквозь пшеницу.

Вош неправильно интерпретирует мои слова:

– Устройство в теле этого ребенка откалибровано на то, чтобы улавливать малейшие колебания двуокиси углерода – основного компонента дыхания человека. Когда показатель достигает определенной отметки, которая указывает на групповую цель, устройство взрывается.

– Нет, – шепчу я.

Они принесли кроху в дом, завернули в теплое одеяло, дали ему воды, умыли его. Люди собрались вокруг ребенка, купали его в своем дыхании.

– Чтобы их убить, вы могли просто сбросить на них бомбу.

– Дело не в том, чтобы убить! – раздраженно обрывает меня Вош. – Вопрос вообще никогда так не стоял.

Свет в комнате зажигается, открывается дверь, и появляется Клэр. Она катит металлическую тележку. За ней входят ее приятель в белом халате и Бритва. Рекрут смотрит на меня и быстро отводит глаза. Это напрягает меня больше, чем поднос со шприцами на тележке. Бритва не может заставить себя глядеть в мою сторону.

– Это ничего не меняет, – уже громче говорю я. – Мне плевать, что вы делаете. Меня даже Чашка больше не волнует. Я скорее убью себя, чем стану вам помогать.

Вош качает головой:

– Ты мне не помогаешь.

Клэр затягивает у меня на руке резиновый жгут и стучит по локтевому сгибу, чтобы проявилась вена. Бритва застыл по другую сторону кровати. Мужчина в белом халате – я так и не узнала, как его зовут, – стоит у монитора, с секундомером в руке. Вош прислоняется к раковине и наблюдает за мной. Глаза у него яркие, поблескивают, как кремень, они очень похожи на глаза вороны в лесу в тот день, когда я подстрелила Чашку. Он смотрит с любопытством, которое граничит с безразличием. И тогда я понимаю, что Вош прав: ответом на их прибытие не может быть ненависть. Ответ – в ее противоположности. Единственный вариант – это антитеза всех вещей. Как яма на том месте, где стоял фермерский дом, – просто ничто. Ни ярость, ни злость, ни страх – вообще ничего. Пустота. Бездушный, безразличный взгляд акулы.

– Слишком частый, – говорит мистер Белый Халат.

– Для начала вот это, чтобы ты расслабилась, – произносит Клэр и вводит иглу мне в руку.

Я смотрю на Бритву. Он отворачивается.

– Лучше, – докладывает Белый Халат.

– Мне плевать, что вы со мной делаете, – говорю я Вошу, еле ворочая распухшим языком.

– Это не важно.

Вош кивает Клэр, и она берет второй шприц:

– Устанавливайте сетевой концентратор по моему сигналу.

Концентратор?

– Эй-эй, осторожнее, – предупреждает Белый Халат, а сам смотрит на монитор, где видно, что мой пульс немного участился.

– Не бойся, – говорит Вош. – Это не причинит тебе вреда.

Клэр бросает на него удивленный взгляд. Вош пожимает плечами.

– Ну мы же проводили тесты, – произносит он и щелкает пальцами. – Продолжайте.

Я вешу десять миллионов тонн. Мои кости из железа, а все остальное из камня. Я не чувствую, как игла входит мне в руку.

– Начали, – объявляет Клэр, и Белый Халат включает секундомер.

Мир – это часы.

– Мертвые получили по заслугам, – усмехается Вош, – а вот живые – ты и я – должны еще поработать. Называй это как хочешь – судьбой, везением, Божьим промыслом. Ты передана мне в руки как инструмент.