– Почему? – с трудом выговариваю я. – Что там, в этом стакане?

– Ты параноик?

– Немного.

– Они просто взяли у тебя где-то пинту крови. Вот и сказали, чтобы я заставил тебя попить.

Я не помню, чтобы у меня брали кровь. Может, это случилось, пока я разговаривала со своим «отцом»?

– А зачем они брали у меня кровь?

Смотрит на меня как на пустое место:

– Дай-ка вспомню. Они ведь все мне рассказывают.

– И что тебе известно? Почему я здесь?

– Мне не полагается с тобой разговаривать, – поясняет он, а потом все равно продолжает: – Нам сказали, что ты – ВИП. Очень важный заключенный. – Трясет головой. – Я не врубаюсь. В старые добрые времена Дороти просто… просто исчезала.

– Я не Дороти.

Пожимает плечами:

– Я не задаю вопросов.

Но мне нужно, чтобы он на один ответил.

– Ты знаешь, что случилось с Чашкой?

– Убежала с ложкой. Так мне объясняли.

– Это была тарелка.

– Я пошутил.

– А я не поняла.

– Ну и пошла ты.

– Маленькая девочка, которую переправили сюда вместе со мной на вертолете. Она тяжело ранена. Мне надо знать: она жива?

Кивает с серьезным видом:

– Прямо сейчас этим и займусь.

Я все делаю не так. У меня вообще с людьми всегда плохо складывалось. В школе у меня было прозвище – Ее Величество Марика. Ну и еще дюжина вариаций на ту же тему. Может, не стоит выделываться?

– Меня зовут Рингер.

– Чудесно. Тебе, наверное, это очень нравится.

– У тебя знакомое лицо. Ты был в лагере «Приют»?

Он хочет что-то сказать, но осекается:

– Мне запрещено говорить с тобой.

Меня так и тянет спросить: «Так чего же ты долдонишь?» Но я себя сдерживаю.

– Это, наверное, хорошая идея. Они не хотят, чтобы ты узнал то, что знаю я.

– О, я знаю то, что знаешь ты: все – ложь, нас обманывает враг, они используют нас, чтобы уничтожить выживших и бла-бла-бла. Обычная белиберда Дороти.

– Раньше я так и думала, – признаю я. – Но теперь я в этом не уверена.

– Ты разберешься.

– Ага.

Камни, крысы и формы жизни, которые не нуждаются в физическом теле. Я разберусь, только не было бы поздно. Хотя, возможно, уже некуда спешить. Зачем они брали у меня кровь? Почему Вош оставил меня в живых? Что я могу ему дать? Для чего я им нужна? Или этот светловолосый парень? Или вообще кто-то из людей? Если они в состоянии создать вирус, который уничтожит девять из десяти человек, почему, почему не довести результат до ста процентов? И к чему вообще заморачиваться, если, как сказал Вош, для решения проблемы нужен один очень большой камень?

У меня болит голова. Все плывет перед глазами. Меня тошнит. Я уже стала забывать, когда четко соображала. А ведь это было моим козырем.

– Выпей ты этот чертов сок, и я пойду наконец, – говорит рекрут.

– Скажи, как тебя зовут, и я выпью.

Он не сразу, но все-таки говорит:

– Бритва.

Я пью сок. Он берет поднос и уходит. Теперь я хотя бы знаю его позывной. Маленькая, но победа.

Заявляется женщина в белом халате. Представляется как доктор Клэр. Темные вьющиеся волосы убраны назад, глаза цвета осеннего неба. Пахнет горьким миндалем, а это еще и запах цианида.

– Зачем вы брали у меня кровь?

Она улыбается:

– Потому что Рингер такая милая. Вот мы и решили клонировать еще сотню таких.

В ее голосе нет и нотки сарказма. Она отсоединяет капельницу и быстро отступает назад, словно опасается, что я прыгну с кровати и придушу ее. Мне приходила такая идея в голову, но я бы с большим удовольствием прирезала ее складным ножиком. Не знаю, сколько раз пришлось бы ее пырнуть. Много, наверное.

– А вот это не имеет смысла, – говорю я. – Зачем загружать свое сознание в тело человека, если вы можете клонировать сколько понадобится на своем корабле-носителе? Никакого риска.

Особенно если один из загруженных Эванов Уокеров влюбится в девушку земного происхождения.

– Верно подмечено. – И серьезно так кивает. – Подниму этот вопрос на следующем собрании. Возможно, нам следует пересмотреть всю тактику захвата. – Клэр отходит к двери. – Идем.

– Куда?

– Увидишь. Не бойся. Тебе понравится.

Идти недалеко, всего две двери по коридору. Комната свободна. Раковина, тумбочка, унитаз и душевая кабина.

– Ты когда принимала душ последний раз? – интересуется она.

– В «Приюте». Вечером, перед тем как пристрелила сержанта-инструктора по строевой подготовке. Прямо в сердце.

– Неужели? – спокойно так переспрашивает она, как будто я сказала, что когда-то жила в Сан-Франциско. – Полотенце – вон там. Зубная щетка, расческа и дезодорант – в тумбочке.

Остаюсь одна. Открываю тумбочку. Шариковый антиперспирант. Расческа. Небольшой тюбик зубной пасты. А вот нити для чистки зубов нет. Я надеялась, что будет. Две минуты прикидываю, сколько уйдет времени на то, чтобы заточить конец зубной щетки и сделать из нее реальное холодное оружие. Потом снимаю комбинезон и залезаю под душ. Я думаю о Зомби, но не потому, что стою голая под струями воды. Я вспоминаю, как он говорил о «Фейсбуке», ресторанах с автораздачей, звонках на урок и далее по списку: о жареной картошке, затхлых книжных лавках и о горячем душе. Поворачиваю кран, и вода почти обжигает меня. Наслаждаюсь этим ощущением, пока не собираются в гармошку подушечки пальцев. Лавандовое мыло. Фруктовый шампунь. Крошечный передатчик перекатывается у меня под пальцами.

«Теперь ты принадлежишь им».

Я швыряю шампунь о стену. Бью кулаком по кафелю снова и снова, пока не лопается кожа на костяшках пальцев. Моя злость больше, чем сумма всех моих потерь.

Вош ждет меня в комнате через две двери от душевой. Клэр перевязывает мне руку и уходит, и мы остаемся один на один.

– Ну и чего ты достигла? – спрашивает он.

– Мне надо было кое-что себе доказать.

– Что боль – единственное доказательство жизни?

Качаю головой:

– Я знаю, что жива.

Он глубокомысленно кивает и говорит:

– Хочешь ее увидеть?

– Чашка мертва.

– Почему ты так думаешь?

– Нет смысла оставлять ее в живых.

– Это верно, если исходить из предположения, что единственная причина сохранить ей жизнь – это желание манипулировать тобой. Воистину нарциссизм – диагноз молодых!