Этот довод можно считать в известной мере основательным, хотя автор использует английскую метафору, существование которой в египетском языке не доказано. Если филолог пытается подправить существующий словарь, он должен подкрепить это аргументами более убедительными, чем то, что «жена Цезаря выше подозрений». Он не имеет права давать новое значение только ради того, чтобы подкрепить созданную им теорию. А теория состоит в следующем: «Заговорщики слишком рисковали, доверяя исход своего заговора магической процедуре».

Автор статьи о заговоре в гареме не «верит», что египтяне верили в магию. Он «знает», что они верили: египетская культура полна тому примеров. Однако едва дело доходит до конкретного случая, автор статьи отказывает египтянам в этой вере.

Я рассказываю об этом столь пространно не для того, чтобы перемыть косточки этому ученому, а для того, чтобы показать, что, если ученый способен на подобную ошибку, остальные тем более должны беречься от излишней самоуверенности. Я считаю, что в столь рискованной ситуации, в которой находились заговорщики, они не могли не использовать магию. Магия – это не забава и не последнее средство человека, неспособного добиться цели иными средствами. Магия – это орудие, и, возможно, орудие самое сильное и действенное.

Теперь давайте вернемся к определениям магии, науки и религии, приведенным нами в начале главы.

По определению словаря Вебстера, психология и пирамидология в равной степени могут считаться науками. На случай, если читатель не слышал термина «пирамидология», поясню, что речь идет об изучении мистического и пророческого смысла египетских пирамид. Никто из тех, кто читал труды пирамидологов (или пирамидалистов), не станет отрицать, что этот предмет хорошо систематизирован, имеет много (и даже слишком много) материала для исследований, признан (многими людьми) за достоверное знание и основан на том, что исследователи пирамидологии называют универсальными истинами.

Из этого можно сделать вывод, что с тремя нашими определениями что-то неладно. Используя их, нельзя провести четкое разграничение между обсуждаемыми нами тремя словами. Точно сказать, что такое магия, мы не можем. Попытаемся подойти к этой задаче иначе: будем брать категории по парам и попытаемся найти в каждой паре принципиальное различие.

Магия и наука не являют собой диаметральную противоположность. Более того, оба понятия содержат много общего – намного больше, чем обычно принято думать. На общие черты уже обратили внимание некоторые весьма видные антропологи. Как и наука, первобытная магия была попыткой сформулировать принципы, посредством которых воздействующие на человека силы могут быть поняты и использованы. Эти принципы приходилось строить на предположениях. Если эти предположения оказывались истинными, они становились наукой. В этом смысле магию можно назвать преддверием науки, поскольку первобытный человек был еще не способен определить, какие из его предположений истинные, а какие ложные.

Естественно, интерпретация магии как преддверия науки кое у кого вызовет возражения – но какая научная теория не вызывает их? Сомневающийся может сказать, что первобытный человек знал разницу между магией и рациональным мышлением достаточно хорошо. Когда житель одного из островов Тробриан сажает растение, он тщательно пропалывает его, поливает и защищает. При этом он использует и магию, но, как говорит доктор Бронислав Малиновски, он улыбнется, если вы предположите, что он выращивает урожай при помощи одной лишь магии, без воды, без прополки или без семян.

При всем моем восхищении доктором Малиновски я не думаю, что его пример удачен. Его островитянин наверняка улыбнулся бы и на предложение выращивать урожай без магии, только рациональными методами. Для людей, верящих в магию, она так же важна, как вода или семена.

Может быть высказано утверждение, что первобытный человек, использовавший примитивную науку – если можно ее так назвать, – прибегал к магии только в тех случаях, когда требовалось уберечься от действия непредсказуемых обстоятельств. Но магию не использовали при выращивании урожая только для того, чтобы защитить его от бурь, заклинание часто касалось всего процесса: «Пусть зерно растет!» Первобытный человек не знал естественных законов окружающего мира; в каком-то смысле вся его жизнь была сверхъестественной, диктуемой могущественными силами, грубо воздействующими на его слабое тело и на то немногое, чем он владел. Он делал все возможное – бросал в землю семена, поливал их водой, а затем, в качестве защитной меры, призывал магические силы. Когда урожай прорастал, это служило доказательством правильности выбранного способа действий – в том числе и заклинаний.

Одно из главных различий между магией и наукой лежит в степени верности тех утверждений, на которых зиждется и та и другая. Однако отличить истину от лжи не всегда просто. Лучшим путем определить, верно ли данное предположение, является его проверка на практике. Это странно звучит, но, когда магия работает, она перестает быть магией – она становится наукой. Гипноз, некогда считавшийся исключительным достоянием колдунов, в наше время потерял свой таинственный ореол и добился определенного уважения. С другой стороны, в арсенале заклинаний знахаря любого племени были средства, положившие начало врачебной практике. Эксперименты таких ученых, как доктор Рейн, в области экстрасенсорного восприятия могут иметь результатом появление нового раздела в науке. При той скорости, с которой доктор Рейн продвигается в своих исследованиях, ждать нам придется долго, но не следует думать, что современные научные догматы будут существовать всегда.

Давайте рассмотрим один гипотетический пример, который способен показать, как верны могут иногда оказаться ложные на первый взгляд убеждения. Представьте себе неандертальца, подругу которого утащил к себе другой неандерталец, более сильный и рослый. Даже пещерный человек достаточно разумен, чтобы не вступать в схватку с тем, кто способен стереть его в порошок. Однако наш пещерный человек скоро столкнется с результатами утраты. Теперь некому приносить ему хворост, некому зажарить кусок мяса на углях, тащить тяжести, когда племя меняет место охоты. Всеми этими женскими делами заниматься ему приходится самому. Это весьма его удручает. Выбрав место, где обидчик его не видит – чтобы поведение обиженного не было истолковано как вызов, – наш пещерный человек выплескивает свою злость. Он мечется взад и вперед и яростно ревет. Он размахивает своим копьем и мысленно поражает им своего врага; он разражается бранью. Устав от бурных действий и исчерпав запас ругательств, он утомленно опускается на землю и вытирает потный лоб. После этого он, без сомнения, чувствует себя намного спокойней. Кто не успокоится после такой великолепной разрядки? Представление, в котором наш неандерталец мысленно сокрушал своего противника, не сокрушимого для него никаким иным способом, имело немедленный практический результат. Оно приносило облегчение. Возможно, оно могло дать и кое-что еще. Предположим, после этого ненавистный соперник встречается нашему герою на охоте, и обиженный побеждает обидчика. Почему бы и нет? Жизнь была очень сложной в те далекие дни. Что теперь остается думать нашему герою? Обдумав события, он может сделать вывод, что его вспышка ярости, последующее чувство облегчения и победа в поединке связаны между собой. Он просто не мог не убить своего соперника! Когда он чувствовал облегчение, он уже знал: что-то случится – он ведь чувствовал себя так хорошо!