И с этого начался мой крестовый поход помощи этим и многим другим детям. Я купила им школьные принадлежности, одежду и лекарства, потратив на это все небольшое состояние, унаследованное от дедушки. Моя работа не пропала. Я стремилась сделать как можно больше и знала, что ничто не может меня остановить.

Своим новым друзьям я дарила всю любовь и поддержку, на какие только была способна. День за днем я бродила по пыльным улицам в сопровождении десятка малышей. Я помогала им продавать товар и кормила их, а они наполняли мое сердце радостью. Я превратилась в гаммельнского крысолова Манагуа. С каждым днем меня сопровождало все больше и больше детей.

Любовь к детям пересиливала страх за собственную безопасность и благополучие. Услышав рядом автоматную очередь, я не думала о себе. Ситуация в Никарагуа быстро ухудшалась, и иностранцам стало опасно оставаться в этой стране. Со своими рыжими волосами и белой кожей я не могла сойти за местную жительницу. Я была как недозрелый плод в краю теплой, согретой солнцем кожи.

Однажды меня похитили, продержали в заточении двенадцать часов и чуть не изнасиловали. При этом человек, похитивший меня, утверждал, что он – государственный чиновник. Хотя мне удалось убедить его отпустить меня, я поняла, что подвергаюсь реальной и серьезной опасности. Страна представляла собой реальную зону военных действий, а я была яркой и легкодоступной мишенью.

Поэтому через полтора месяца после приезда мне пришлось покинуть страну – и детей.

День отъезда прошел ужасно. Я была в полном отчаянии, понимая, что, скорее всего, никогда не увижу этих детей, которые стали мне так дороги. У ржавых трущоб нет адресов и телефонов. Прощание было навсегда.

Я дала детям листочки с моим канадским адресом и телефоном, написанными четко и разборчиво, но не надеялась на то, что эти листочки у них сохранятся. Меня терзало то, что я оставляла этих детей в стране экономического эмбарго, болезней, преступности, проституции, в стране, раздираемой гражданской войной. Мало того, в Никарагуа постоянно происходили землетрясения и случались ураганы.

Как можно проститься в таких условиях? Уезжая, я оставила детям пакетики с семенами подсолнечника, велела посадить их в теплое время года и каждый день поливать. Я сказала: «Каждый раз, когда вы будете поливать эти семена, вспоминайте, что я думаю о вас в далекой стране, даже если мы никогда больше не увидимся. Если вы хотите, чтобы семена проросли, вы должны о них заботиться. И о себе вы тоже должны заботиться точно так же».

Вернувшись в Канаду, я почувствовала себя полнейшей неудачницей. Мне казалось, что я никогда больше не смогу ничего сделать для детей, которых мне пришлось бросить. Моя любовь к ним превратилась в страдание. Я терзалась чувством вины спасшегося человека. Я клеймила себя за то, что уехала.

Сердце у меня болело. Я месяцами лежала на диване. Меня несколько раз отправляли в больницу из-за судорог и боли. Врачи пытались выяснить, какой же таинственной тропической болезнью я страдаю, но ничего не находили. У меня обострился артрит. В двадцать лет у меня появились симптомы менопаузы.

Время шло, и я научилась поддерживать свое страдающее тело и разбитое сердце, научилась жить с этой болью. Я стала изучать медицину – и традиционную, и альтернативную. Занималась акупунктурой, траволечением и другими видами народной медицины. Я хотела изучить все, чтобы однажды вернуть себе прежнее здоровье и поделиться своими знаниями с другими людьми.

В это время мне каким-то чудом удалось связаться с Хорхе через церковную группу, которая занималась благотворительностью в Манагуа. Мы обменивались письмами. Я отправляла ему деньги и подарки, в том числе швейцарский армейский нож с его инициалами – подарок на тринадцатилетие. Это был первый подарок на день рождения, который он получил. В письмах я твердила Хорхе, что люблю его и хочу, чтобы он был счастлив. Мы общались шесть лет, но потом наше общение прекратилось.

В 1995 году, изучая медицину, я оказалась в исследовательском институте ХартМат в Калифорнии. Роберт, который читал нам лекции, буквально излучал покой и любовь. «Что этот парень заказывает на космической кухне? – думала я. – Я тоже хочу быть такой!»

Работа ученых настолько меня увлекла, что я решила поработать в институте в качестве волонтера.

Мне поручили расшифровывать записи об исследованиях. Я имела медицинскую подготовку, поэтому прекрасно подходила для этой работы. Я села к компьютеру, и тут у меня буквально отвисла челюсть. Все симптомы, с которыми я безуспешно боролась восемь лет, находили свое объяснение в работах ученых института ХартМат.

И каково же было это объяснение? Стресс. Врачи искали паразитов в мозгу, тропические вирусы и бактерии, но не обращали внимания на то, что я приехала из зоны военных действий. Вокруг меня стреляли из автоматов, меня похищали, мне пришлось бросить детей, которых я полюбила всем сердцем. Никому и в голову не приходило, что симптомы могли объясняться эмоциональным стрессом, приведшим к нарушению сердечного ритма и полной разбалансировке моего организма.

Друзья из Института ХартМат подсказали мне первый шаг к излечению. Я должна была превратить чувство вины за то, что пришлось бросить детей, в благодарность за возможность узнать их. Моя забота об этих малышах перешла границы разумного и стала чрезмерной. Страдания и чувство вины, которые довели меня до болезни, не являлись любовью. Это было искажение любви. Чтобы исцелиться, следовало воссоединиться с истинной и здоровой любовью, лишенной всяких искажений. В Институте ХартМат меня научили простым, но эффективным приемам, которые помогли справиться с моим состоянием. Сначала я не замечала никаких изменений. Но через две недели наступил поворотный момент. После четырнадцати дней превращения вины и горя в ежедневную медитацию благодарности и любви физические симптомы болезни исчезли. В буквальном смысле за одну ночь. И больше не вернулись. Я была здорова и свободна от груза чрезмерной заботы. Жизнь моя снова вернулась в норму.

Через двенадцать лет после возвращения из Никарагуа я жила в Санта-Монике. Однажды в моей квартире зазвонил телефон. Я подняла трубку и услышала мужской голос:

– Вы помните Хулио, Ану Ракель и Хорхе?

Я удивленно молчала, а потом разрыдалась.

– Помню ли я? Конечно, я их прекрасно помню!

– Вы хотели бы поговорить с Аной Ракель? – спросил мужчина.

Я не успела еще ответить, а она уже схватила трубку. Мы смеялись, плакали, пытались говорить одновременно. Они нашли меня через Интернет! Каким-то чудом им удалось сохранить листочки с моими координатами, несмотря на то что они жили на улице.

Хорхе было уже двадцать пять лет. На деньги, которые я ему посылала, он окончил школу и колледж и стал психологом. Он рассказал, что работает директором сиротского приюта и воспитывает тридцать детей. Он женился. Первой своей дочери он дал второе мое имя Кристина.

Через год я приехала в Никарагуа, чтобы снова встретиться с моими «беспризорниками». Хорхе встретил меня на границе. Мы обняли друг друга и никак не могли оторваться. Я плакала от счастья. Хорхе широко улыбался. Потом он купил плод манго у уличного торговца, достал швейцарский нож, и я сразу же его узнала. Это был тот самый нож, который я подарила ему тринадцать лет назад. Хорхе увидел, что я смотрю на нож, и остановился.