Моих мужей не мучили подобные мысли. Их охватило ребяческое возбуждение. Думаю, они вспомнили свои детские годы в лесу, которые были, возможно, самыми счастливыми в их жизни. С одинаковым восторгом они указывали на следы и ягоды, зазубренные листья бичути, от которых можно чесаться часами. Можно ли осуждать меня за раздражение? Они вели себя так, как будто не потеряли царство!

Мне следовало бы проявлять больше интереса, когда они показывали мне львицу с детенышами или огромных слизней, оставляющих серебристые следы на упавших бревнах. Мне следовало бы смеяться вместе с ними над выходками обезьян с оранжевыми хвостами, живущих одним счастливым мигом. Тогда двенадцать лет прошли бы быстрее и веселее. Все самое необходимое для жизни у нас было. Арджуну всегда удавалось поймать достаточно дичи. Бхима выкапывал корешки и сбивал плоды с деревьев, Накула и Сахадева приносили мне молоко диких коз. Куда бы мы ни пошли, мои мужья строили мне домик, воздушный и душистый, устланный мягчайшим тростником, какой они только могли найти, где с утра солнце подмигивало мне сквозь покрытую листьями крышу. Иногда Юдхиштхира пел, чего он никогда не делал во дворце. Я была удивлена, когда узнала, что у него приятный, глубокий голос.

Но мной овладела странная непримиримость. Я отвергала все, что мои мужья делали, чтобы утешить меня. Недовольство застыло в моих чертах, и мои волосы, спутанные, гневно спадали мне на лицо. Каждый день, готовя им еду, я напоминала Пандавам об их предательстве, и что я пережила в сабхе Дурьодхана. Каждую ночь я повторяла насмешки Кауравов, чтобы они были свежи в их памяти. Когда мы тушили наши лампы, я металась в своей постели, тростник казался мне жестким, словно прутья. Я вспоминала лицо Карны, как оно странно потемнело, когда он сказал: «Снимите одежду и с нее». Но об этом я не говорила вслух.

Каждый раз, когда я вставала на рассвете, взмокшая от беспокойной ночи, я рисовала себе нашу месть: пылающее поле боя, воздух, кишащий стервятниками, искалеченные тела Кауравов и их союзников, — то, как я изменю историю. Но я не могла представить себе тело Карны. Вместо этого я воображала его преклонившим колени у моих ног с головой, склоненной от стыда. Когда же я пыталась решить, какое наказание подойдет ему, мое воображение опять подводило меня.

Так я выиграла бой с коварным временем, которое могло смягчить нашу жажду мести или уничтожить ее вообще.

* * *

Дурваса[19], самый ужасный из мудрецов, явился к нам с сотней своих голодных учеников.

Это случилось так: он был в Хастинапуре, где Дурьодхана превосходно заботился о нем. Довольный мудрец предложил ему ответный дар. Принц ответил, что его сердце порадуется, если мудрец посетит и его двоюродных братьев в лесу и благословит их тоже.

Дурваса милостиво согласился, и теперь купался в ближайшей реке. Он отдал строгое распоряжение, чтобы к его возвращению я приготовила еду.

В любой другой день это бы не составило мне труда. Вьяса, показавшийся, как раз когда мы уходили из Хастинапура в изгнание, вручил мне горшок. «Он обладал особой силой, — сказал Вьяса, — и принадлежит богу Солнца». Что бы я ни готовила в нем, этого будет хватать, чтобы прокормить всех, кто навещает нас. Но только до тех пор, пока я не поем. С этого момента горшок перестанет давать пищу на весь день.

Я подозрительно относилась к горшку Вьясы (подарки от мудрецов, как показывала практика, часто приносили беды), но до сих пор он исполнял обещанное. Иногда я задавалась вопросом, случалось ли это потому, что наши гости всегда старались убедиться, что для меня осталось достаточно еды. Но в глубине души я знала, что этот мир полон загадок.

Но сегодня я уже поела и помыла горшок. Он лежал пустой и блестящий на импровизированной полке в моей импровизированной кухне. Мои мужья поспешили пойти собирать то, что может дать лес. Я развела костер, на случай, если им это удастся. Но что они могли найти в лесу, чтобы прокормить так много народу? Сомнения мучили меня, пока я смотрела в огонь. Дурваса был известен своими изобретательными проклятьями. Без сомнения, Дурьодхана послал его к нам, надеясь, что он нашлет на нас неизвестное неизлечимое заболевание или превратит нас в экзотических животных. Я представила себе, как он ухмыляется в своем дворце, воображая наши новые беды. Участвовал ли Карна и в этом замысле тоже? Несмотря на мою злость по отношению к нему, я догадывалась, что он был ни при чем. Он был слишком горд, чтобы прибегать к таким уловкам.

Часто, когда я была напугана и не знала, что делать, я думала о Кришне. Я впала в эту привычку после инцидента при дворе Дурьодханы. Это не обязательно избавляло меня от проблемы, но обычно это успокаивало меня. Иногда я вела воображаемые диалоги с ним.

Сегодня я сказала:

— Разве у нас и так мало трудностей? Не достаточно ли нас уже проверяли на прочность? Что ты за друг? Не пора ли тебе использовать божественную силу, которой ты якобы обладаешь, в наших интересах?

И вот он, тут как тут, сидит с другой стороны костра, улыбаясь своей очаровательной и раздражающей меня улыбкой. Неужели волнение довело меня до галлюцинаций?

— Сама по себе ситуация, — сказал он, — не плоха и не хороша. Только твоя реакция на нее заставляет тебя страдать. Но хватит философии! Я голоден.

— Не издевайся! — выпалила я. — Ты знаешь, что в этой хибаре, в которой мне приходится жить, нет еды.

— Ты могла бы остаться с Дхри во дворце твоего отца, — спокойно заметил он. — Он просил тебя много раз в моем присутствии. Ты могла остаться с Субхадрой и помочь ей с твоими неуправляемыми детьми. Но нет! Ты хотела всегда быть рядом, чтобы каждый день мучить моих бедных друзей Пандавов.

Чувствуя себя виноватой, я сказала:

— Ты прав, давай, ударь меня еще пару раз, мне и так плохо. На что еще годен такой друг, как ты?

— Тише! Тише! — сказал Кришна, подняв руку. — Я терпеть не могу драться на пустой желудок. Почему ты не посмотришь еще раз, может быть на дне твоего горшка что-нибудь осталось?

— Я же сказала тебе, я помыла его! Ты не видишь?! — от злости я схватила горшок и кинула в него.

Он ловко поймал его.

— Со своими мужьями ты поступаешь так же? Ну да, это научит их ловчее уворачиваться от вражеских стрел.

Его улыбка была заразительной. Я почувствовала, как на моем лице появляется ответная улыбка, и очень вовремя поменяла ее на раздраженную гримасу.

— А вот и оно, — сказал он, снимая с края горшка рисинку, которой — я готова была поклясться — там не было минуту назад. — Ты никогда не отличалась аккуратностью в хозяйстве.

Он положил рисинку в рот и принялся выразительно жевать. Затем он заставил меня налить ему воды запить.

— Хорошо, — сказал он. — Пусть все живое в мире будет так же довольно, как я.

— Я бы хотела, чтобы ты задумался об имеющейся проблеме, — бесцеремонно оборвала я. — Дурваса скоро превратит нас в муравьедов.