нитей фигуру отца. Он, как всегда, улыбался. Я не хотел его видеть даже на приборной таблетке. К счастью, это оказалось короткое послание в записи. Но лучше бы я не открывал…

«Я буду краток, мой дорогой, лишь хочу, чтобы ты имел это в виду. Послезавтра ты должен нанести ответный визит Ирие Мателлин. Я уже послал раба — тебя ждут с нетерпением. Приятной ночи, сын».

Какое-то время я стоял, не шевелясь, пытаясь понять, что именно только что услышал. В ярости пнул таблетку галавизора, и она разбилась о камень, взорвавшись снопом искр. Отец перешел все границы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

45

Не скажу, что к утру мое бешенство утихло. Дрянной сон загасил остроту, но осталось мерзостное ровное послевкусие. Навязчивое, как гудение двигателя. Слова отца, тогда, месяц назад, не были пустой лирикой. Он твердо намерился избавиться от моей жены, когда она станет не важна. Сначала навязать, потом так же самовольно отобрать, не считаясь с моим мнением и волей Императора. Он надеется обвести вокруг пальца всех: Императора, меня, Опира Мателлина. Делает ставку на жеманную дуру Ирию. Плевать на Мателлина и Императора, но помыкать собой я не позволю. Пусть терпит Юний. Он будто создан для того, чтобы терпеть. Но отец своего рода артист — с Юнием ему тоскливо…

Единственный способ уберечь мою жену — представить ко двору, сделать заметной. А если ей будут благоволить императрица и госпожа де Во… Но все это невозможно без наследника, без официального признания Императором моей семьи. Я не имею права объявлять о своем браке, об этом не знают даже братья. Время… И сколько его понадобится? У Опира Мателлина пять дочерей и единственный сын. Самый младший... Младший. Пока остается только одно — отправляться к отцу.

Я застал его в саду, в павильоне. Впрочем, только в саду его и можно было застать по утрам. Совсем недавно вызывали дождь, и кварцевые дорожки потемнели, издавали под ногами едва уловимый скрип мокрых камней. В воздухе парило. Отец любил дождь с утра, горьковатый запах влажной земли. Пил обычно алисентовый сок и заедал пирожными с кремом. Сладкое со сладким… Он поглощал непомерное количество сладостей, и я удивлялся, как отца до сих пор не разнесло наподобие Марка Мателлина. О нездоровом пристрастии говорило лишь слегка одутловатое лицо и некая рыхлость, которую смело можно было списывать на возраст. Адора сидела у него в ногах и массировала ступни. Ее большая тяжелая грудь колыхалась в такт движениям. Одной рукой отец поглаживал ее голову, в другой держал пирожное. Просиял, заметив меня, облизал сиреневые от сока губы:

— Сын!

В ответ я нацепил на лицо самое благодушное выражение, на которое только был способен:

— Доброе утро, отец. Необыкновенная свежесть. Стоит перенять ваши привычки.

Я вздохнул полной грудью и вошел в павильон, изрезанный белыми каменными кружевами. Адора не вставала с колен, просто ткнулась лбом в пол, и ее грудь легла на камень.

Отец пристально смотрел на меня, прикрывая толстые веки, изучал, но широкая улыбка так и не сползла с его лица.

— Мне кажется, или ты в добром расположении?

Я потянулся, опустился в кресло, в мягкие серебристые подушки:

— Весьма, весьма…

Отец сощурился еще больше:

— Неужели твоя безродная женушка сотворила чудо?

— А почему вы сомневаетесь? В конце концов, у нее все устроено точно так же, как и у остальных.

Я подозвал раба и велел подать кофе. Но скорее, от желания чем-то занять себя. Порой отцовское внимание было очень трудно выдержать.

— Мне жаль, отец, что вчера вы не застали меня. Я лишился удовольствия принять вас в собственном доме. Мне бы было приятно. Вам следовало предупредить.

Он махнул рукой с пирожным:

— Глупости. Я ехал мимо. Что называется, не удержался от соблазна. И, не скрою, конечно, хотел посмотреть на твою красавицу. Мне показалось, она еще больше похорошела. Отъелась. Есть, за что ухватиться.

Я кивнул:

— Вы правы, я вполне доволен. Особенно сегодня ночью. Мне стыдно, что я был рассержен на вас. Мне показалось, ваше общество весьма благотворно действует на мою жену. Чем вы ее так воодушевили? Я бы не отказался от рецепта, потому что большей частью она бывает похожа на дохлую рыбу.

Отец широко улыбнулся, но глаза оставались острыми и холодными. Было наивно надеяться обмануть его. Он видел насквозь и еще на два шага вперед.

— Простые советы любящего отца, мой мальчик. Здесь нет никого, кто бы наставил бедняжку в семейной жизни. Должен же и я на что-то сгодиться. Полагаю, стоит наведываться к вам почаще. Была бы жива твоя мать, она наверняка поддержала бы меня. И, конечно, объяснила твоей молодой супруге, как стоит обращаться с драгоценностями. Может, это далекие колониальные привычки, но следовало бы сказать твоей жене, что в высоких домах не выставляют коробки с драгоценностями на всеобщее обозрение. Это, как минимум, безвкусно.

Улыбка стала шире, глаза превратились в узкие щелочки, в которых виднелись карие радужки:

— Ты сошел с ума, Рэй? Двести тысяч, что за ней дал Император, они все там?

— Вы преувеличиваете.

Отец отложил надкусанное пирожное на тарелку и поджал губы. Радушная маска облупилась, он больше не находил нужным кривляться.

— Мне хватило одного колье. Это не меньше сотни! Ты спятил?

Я хлебнул кофе, чтобы взять паузу, отставил чашку:

— Не понимаю, почему это вас так возмущает.

Отец подался вперед:

— Знаешь, на что это похоже, сын?

— На что же?

— На акт примирения. Эта девка уже тянет из тебя деньги? Будучи никем? И ты этого даже не видишь! Ее дело — рожать, а не обвешиваться драгоценностями! Император не будет ждать вечно!

Я не думал, что разговор так скоро станет невыносимым. Я поднялся, оправил мантию:

— Я приходил не за этим, отец. Лишь хотел сказать, что перед Ирией Мателлин извиняйтесь сами. Я — женатый человек, мне не престало наносить личные визиты незамужним девицам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

46

Не знаю, что за гадость дал мне местный медик. Я проспала весь вечер, всю ночь. Проснулась только днем в состоянии вялого бессилия. Я не видела снов. Просто провалилась в липкую теплую черную пустоту.

Открыв глаза, я заметила такое облегчение на пятнистом лице Индат… Она улыбнулась, черные глаза загорелись. Она села на край постели и тронула знакомым жестом мою руку:

— Наконец-то, госпожа моя! Я все