ощущения рабской цепи. Будто накинули на шею и затягивали. И не вырваться… Но на лице Индат светился полнейший восторг, даже краска прилила к щекам, окрашивая белые пятна в нежно-розовый.

— Госпожа, какая красота!

Ее глаза тронула поволока, и казалось, что Индат не в себе. Мне все чаще и чаще приходило в голову, что я с трудом узнаю ее. Незнакомые взгляды, пугающие слова. Казалось, эта проклятая планета травила ее, мою Индат, заставляла измениться. И это ощущение со временем только усиливалось. Я порой заставала ее задумчивой, рассеянной. Чужой. Она часто околачивалась у ворот, ей это не запрещалось. Я прекрасно понимала, чего она ждала — того раба… И, конечно, это было бесполезно.

Я постоянно думала о том, что будет с моей Индат, когда все закончится. И единственное правильное решение, которое приходило в голову — отпустить ее. Чтобы она не оказывалась заложницей этих страшных людей. Кто знает, может, будучи свободной, она смогла бы найти свой путь. Пусть хотя бы она будет счастлива. Но теперь она принадлежала моему мужу… И я не имела ни малейшего понятия, есть ли хоть крошечный шанс вызволить ее.

Я впервые заходила на эту половину дома. Управляющий лично открыл передо мной дверь, приглашая в покои моего мужа:

— Прошу, госпожа.

Больше всего на свете хотелось не переступать порог, но у меня не было выбора. Я пересекла приемную. Управляющий шуршал мантией на полшага позади, как и требовалось.

Было накрыто в небольшом салоне, отделанном голубым мрамором. Маленький стол, покрытый синей тканью, четыре рабыни с блюдами вдоль стены. Неужели мы не останемся наедине? Мой муж стоял у окна, смотрел на лиловые сумерки. Или делал вид, что смотрел.

Брастин шагнул вперед, поклонился:

— Ваша супруга, мой господин.

Рэй оторвался, будто нехотя. Кивнул управляющему, лишь потом посмотрел на меня. Напряженно, пристально:

— Я рад видеть вас, госпожа.

Мне оставалось лишь склонить голову — я не знала, что ему отвечать. Была ли рада я? Нет — не была. Хотя при одном взгляде на него, от одного его присутствия сердце забилось чаще. Я ненавидела себя, потому что где-то глубоко внутри по-детски чего-то ждала. Но разум нашептывал жестокую правду — чуда не будет. И я старалась отгородиться, представить, что существую в параллельной реальности и смотрю на своего мужа через глухое толстое стекло.

Меня проводили к столу. Рабыня придержала стул, и я опустилась. Рэй занял место напротив. Лишь шорох чужих ног, звон посуды и звенящая плотная тишина, которую можно было бы кромсать на куски. Хотелось, чтобы эта возня не прекращалась, потому что время было чем-то заполнено. Чем-то не зависящим от меня.

Рабыня что-то поставила передо мной на тарелку, и я услышала голос своего мужа:

— Я просил подать то, то вы любите. Но повара затруднились с выбором — им до сих пор неизвестны ваши предпочтения. Разве что… капанги. Поэтому я приказал подать на свой вкус.

Капанги… На кухню неизменно отправлялась опустевшая тарелка, потому что Индат съедала все без остатка. А я так и не притронулась к ним, потому что опрометчиво загадала: все будет хорошо, если они придутся мне по нраву. А если нет… И теперь боялась даже пробовать, потому что преследовало ужасное чувство, будто эти розовые плоды способны вынести мне приговор. Глупо, очень глупо. Но эти привычки сидели во мне так глубоко, что я даже не успевала осознать эту глупость прежде, чем внутри сложится вопрос.

Я, наконец, опомнилась, что должна что-то ответить:

— Все прекрасно, ваша светлость.

Рэй едва заметно кивнул управляющему, и я с ужасом увидела, как рабыни, склонив головы, покидают салон. Мы остались одни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

48

И снова тишина. Теперь невыносимая. Я боялась даже дышать, шевельнуться, поднять глаза. Лишь чувствовала на себе его взгляд. Вздрогнула, когда мой муж заговорил,  и задетая вилка с оглушительным звоном ударила о тарелку.

— Вы очень красивы сегодня.

Я молчала. Лишь еще ниже опустила голову, чтобы не смотреть на Рэя. Это пытка. Я невольно вспомнила его глаза там, в купальне. За мгновение до того, как он ушел. Думаю, именно тогда я увидела своего мужа настоящим. Он такой же, как его отец. Но память играла со мной злую шутку. Я не могла забыть, какое блаженство доставляли его касания. Порой эти воспоминания налетали порывом ветра, я бежала от них, сгорала от запертого внутри желания, злости и стыда. Лучше бы он был уродливым стариком, и я бы просто стерпела.

Рэй поднял бокал с алисентовым вином, призывая меня сделать то же самое. Я лишь тронула свой, потому что знала, что будет дрожать рука. Я ненавидела себя за эту эмоциональность. Почему я не обросла толстой непробиваемой шкурой? Почему не научилась врать в глаза и показывать окружающим лишь то, что они хотят видеть? Разве я могла предвидеть, что меня занесет в это змеиное логово?

— За наш первый семейный ужин, госпожа, — Рэй отсалютовал бокалом, не сводя с меня сиреневый взгляд.

Я поднесла вино к губам, но не пила. Мне категорически нельзя хмелеть. Нельзя забываться. Ни единой капли. Он заметил, но промолчал. Сделал большой глоток, взялся за вилку:

— Мне сообщили, что вы здоровы. Я рад.

Уже не отмолчаться — это лишь разозлит его. Я тоже тронула вилку:

— Благодарю, ваша светлость.

Вновь повисло напряженное молчание. Если бы я совсем не знала своего мужа, можно было бы подумать, что ему тоже неловко.

— Вам нравятся ваши покои?

— Я всем довольна.

— Хватает ли прислуги? При вас лишь одна рабыня…

Я напряглась до предела: куда он клонит? Я уже поняла, что Индат для него — лишь инструмент.

— Мне всегда хватало лишь помощи Индат.

— Но теперь вы супруга Тенала.

Я долго молчала, сжимая в руке вилку. Хотелось сказать все, что я думала по этому поводу, но это было глупо.

— Я не привыкла к роскоши, мои потребности самые скромные. Для этого достаточно одной рабыни.

— Самой любимой…

Внутри похолодело:

— Разве это непозволительно?

— Что вы, госпожа! Например, мой отец без ума от Адоры. И, как мне кажется, скорее мир перевернется, чем он пожелает с ней расстаться.

Я бы рассталась, если бы моя Индат получила свободу и возможность распоряжаться собственной жизнью. И от намеков моего мужа становилось лишь страшнее. Меня знобило от одной только мысли, что ее могут отобрать в любой