Я провела ладонями по лицу:

— Как разбитое яйцо… Мне кажется, болит даже кожа.

Индат улыбнулась:

— Вы просто очень долго спали. Говорят, долго спать — тоже не много пользы. — Индат поцеловала мои пальцы: — Я на минутку. Мне велено доложить, что вы проснулись.

Велено — так велено. Я не стала возражать. Мне было все равно. Накатило такое равнодушие, что я буквально ничего не чувствовала.

Через несколько минут я увидела черную мантию управляющего, за ним семенил домашний медик. Вчера я не обратила на него внимания, но сейчас ясно видела, насколько тот казался несуразным. Видимо, в нем было намешано все, что только возможно, но результат все равно удивлял. Малорослый, но по-вальдорски  плечистый и кряжистый. Он не вытягивался вертикалью вверх — стелился горизонталью. И если в ширину не превосходил собственный рост, то, как минимум, уравнивал его размахом непомерных плеч. Облаченный в зеленую мантию, он казался подвижным квадратом. Все это довершала массивная голова с крепкой челюстью, украшенная ухоженными кудрявыми черными волосами, свисающими на спину.

Медик поклонился в нескольких шагах от моей постели, вскарабкался по ступеням и уже облеплял меня своими датчиками:

— Как вы себя чувствуете, ваша светлость?

Мне не слишком хотелось отвечать — зачем спрашивать, если приборы все покажут?  Но я все же кивнула:

— Спасибо, хорошо.

Тот улыбнулся, и его лицо забавно сморщилось.

Я понимала, что это неприлично, но не могла оторвать взгляд. Смотрела и смотрела. И Индат смотрела. Мне казалось, он это понимал, и даже позволял. Повернулся к управляющему:

— Можете передать его светлости, что госпожа совершенно здорова.

Брастин удовлетворенно кивнул, но не шелохнулся.

Мне почему-то казалось, что медик надеялся, что полукровка тут же выйдет. Даже почудилось, что я уловила растерянность на широком лице. Он подошел к своей тележке, которую катила девочка-рабыня, долго ковырялся, что-то открывал, что-то переставлял. Повисла тишина, нарушаемая лишь его деятельной возней. Наконец, он встрепенулся, зажимая в пальцах какую-то пробирку, нашарил глазами Индат:

— Рабыня, воды для госпожи.

Индат кивнула и направилась к буфету, подала медику бокал. Тот понюхал, скривился, закрутил содержимое воронкой:

— Обычной воды, не сиоловой. Совсем не соображаешь?

Индат открыла было рот, но глянула на медика, молча и несколько неуклюже забрала бокал, едва не уронив, и побежала, расплескивая воду. Наконец, вернулась с новым.

Медик вновь понюхал:

— Другое дело.

Он влил в воду содержимое пробирки, размешал и протянул мне:

— Выпейте, госпожа. Это придаст бодрости и сил.

Я выпила, даже не пытаясь дознаться, что именно он мне дал. Травить меня пока не было никакого смысла. Мне лишь хотелось, чтобы оба скорее ушли.

Наконец, мы остались одни. Индат вела себя странно. Она плотно прикрыла дверь, и какое-то время стояла, прислонившись ухом. Слушала. Наконец, видно, убедившись, что в приемной никого нет, шмыгнула к буфету. Забралась  на кровать и раскрыла ладонь, демонстрируя маленький полупрозрачный цилиндрик.

Я нахмурилась:

— Что это?

Индат лишь пожала плечами:

— Медик сунул, когда приказал поменять бокал. По всему видно: не хотел, чтобы заметил этот ужасный управляющий.

Я осторожно повертела в пальцах вещицу:

— Что это такое?

Индат вновь пожала плечами.

Я вертела предмет в руках, пыталась нащупать ногтем какие-нибудь зазубрины или что-то еще. Но стекляшка оставалась просто стекляшкой. Собственно… а чего я ждала? Чем это должно быть? Вдруг она подсветилась изнутри, моргнула белым светом. Я положила ее на открытую ладонь, и цилиндрик развернулся на глазах, превратившись в прозрачный формуляр с проступившими буквами:

«Будьте осторожны — Император нетерпелив и уже высказывал свое недовольство Максиму Теналу. Мужчины хотят результат — им плевать на естество. Приложите все усилия. Я понимаю, что мы не друзья, но я бы не хотела, чтобы вы погибли. Можете доверять медику — он передаст все, что вы захотите мне сказать. Формуляр опустите в воду».

Подписи не было, но я и без того понимала, кому принадлежали эти слова — Эмма де Во. Или…

Я вздрогнула, услышав шаги, едва успела накрыть формуляр одеялом. Управляющий.

— Ваша светлость, мой господин рад, что вы здоровы и ожидает вас вечером к ужину в своих покоях.

Я даже подалась вперед:

— Меня?

Брастин кивнул:

— Вас, ваша светлость. Мой господин изъявил желание, чтобы вы надели это, — он положил на мраморную тумбу знакомый футляр, инкрустированный перламутром. — Будут ли какие-то распоряжения, госпожа?

— Нет, вы можете идти.

Я смотрела, как формуляр растворялся в стакане с водой, распускаясь белыми тенетами, которые со временем исчезали. И, спустя пару минут, передо мной вновь была совершенно чистая вода. Индат забрала бокал:

— Вы не верите, госпожа?

Я покачала головой:

— Нет, Индат. Они лишь ищут повод. Будто всего остального мало.

— Так вы не пойдете? На ужин?

Я даже усмехнулась:

— А у меня есть выбор? Это же не просьба, Индат — это приказ.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

47

Проклятая записка не шла у меня из головы. Так хотелось верить… Так хотелось! В то, что за пределами этого проклятого дома обо мне кто-то беспокоится. Но я боялась обмануться надеждой. Мама говорила, что надежда всегда дает силы. Я остро осознавала сейчас, как же она не права. Надежда низвергает в пропасть, втаптывает в грязь.  И чем выше она вознесла — тем больнее падать.

От этих мыслей становилось страшно. Особенно, когда я их озвучивала моей Индат. Будто слышала себя со стоны и лишь уверялась в собственной правоте. Что же они сделали со мной, что я боюсь даже верить? У меня осталась лишь одна вера — в слова Максима Тенала.

Теперь все казалось тонкой издевкой. И приглашение моего мужа представлялось изощренной пыткой. Ужин, драгоценности… Маскарад. Я бы предпочла, чтобы он пришел и просто забрал то, что ему нужно. Так было бы честнее.  И даже его обещание казалось теперь насмешкой. Если я не хочу… Легко делать широкие жесты, когда прекрасно знаешь, что другой просто не имеет права отказать. А он знает. Знает! И все предостережения его отвратительного отца — лишь злая жестокая игра. Теперь я почти не сомневалась, что и записка, и доверенный медик — лишь очередная фикция. Лучше думать, что ничего не было.

Не было.

Колье лежало на груди ощутимой холодной тяжестью. Я смотрела в зеркало, наблюдала, как грани чистых камней преломляют цветной свет лаанских светильников. Но я не могла отделаться от