вопросы порождали болезненные воспоминания. И вновь нестерпимо заскребло внутри.

— Сейчас мне кажется, что нет ничего хуже… Я бы предпочла, чтобы всего этого не было.

Индат наградила меня таким сосредоточенным взглядом, что я едва не отшатнулась. Глубоким, тяжелым и каким-то холодным. Чужим взглядом. Она медленно покачала головой:

— Нет, госпожа моя. Хуже — никогда этого не узнать.

41

Я не хотел, чтобы отец пронюхал о встрече с Брастином, назначил в Каменном городе, в Кольерах. В моей сепаре нас никто не увидит. И не услышит.

Кольерские бои… Здесь теряют и приобретают состояния, здесь круглосуточно льется кровь и стоит невообразимый гул. Тайное имперское сердце, из которого давно не делают секрета. Когда-то они были нелегальны, но это никак не мешало принцам и даже императорам ставить деньги, дворцы, людей. Поговаривают, когда-то давно император Пирам I проиграл здесь собственную дочь. Не удивлюсь, если это правда.

Я ставил мало, тем более, в последнее время. Чужая смерть перестала забавлять. Но, по абсурдной случайности самое безумное место Сердца Империи оказывалось при этом самым спокойным. Устроители и держатели Кольер ревностно оберегали собственную репутацию, и вошедший в Кольеры — все равно что умирал для внешнего мира. Империя в империи, город в городе, измерение в измерении. Здесь передавались секреты, заключались сделки, замышлялись заговоры. В этих стенах меня не в силах были достать ни отец, ни дипломатическая палата, ни сам Император.

Я провел здесь сутки, после того как ушел от собственной жены. Вой трибун на какое-то время вырвал меня из реальности так, что я спустил четыре тысячи геллеров. Выиграл триста. Отдался азарту с больным жаром, но быстро понял, что мысли мои были не здесь.

Сначала я чувствовал удовлетворение, вспоминая ее растерянное лицо. Попытки угодить мне. Мягкие, податливые неумелые губы, дрожащие руки. Она пыталась перебороть стыд, влажная кожа покрывалась мурашками от легкого касания. Нежно-розовые соски на вершинах аккуратных грудей каменели. Белая, почти перламутровая, гладкая и теплая. Она была будто выточена из подсвеченного мрамора. И ни единого волоска между ног. Фантастическое ощущение, когда пальцы касаются нежной гладкой теплой плоти. Рабыням запрещено удалять волосы на теле, и... рабыни — совсем не то. Не то! Стук ее разогнанного сердца, ее запах, ее вздохи… Я пьянел от одной ее близости, и разом летели к чертям и Император, и отец.

Та пощечина все еще жгла мое лицо. Я так и не мог понять, как она осмелилась. Безымянная безродная девчонка! Но я забыл об оскорблении, растворился в ее касаниях, ее дыхании, ее стонах. До тех пор, пока она не попыталась требовать. Вообразила, что имеет на это право. В тот же миг она показалась мне расчетливой и ловкой. Наглым безродным перевертышем. Но даже эта мысль не избавляла после от жгучего желания вернуться в тот дом, подмять ее под себя и не отпускать до тех пор, пока она не охрипнет от криков. В какое-то мгновение я остро возненавидел ее. Вместе с приказом Императора и чаяниями моего отца. До одури хотел собственную навязанную жену и ненавидел весь мир. Они будто дергали за ниточки, они оба. И меня выкручивало от злости.

Увидев Ирию, я будто очнулся. Что в сравнении с той девчонкой эта жеманная придворная дура? Может, я до конца не понимал, чего хотел, но точно мог сказать, чего не хотел. Видеть в своей кровати и в своем доме эту отмороженную фальшивую суку. Нет, отец, этого не будет. Ты играешь по своим правилам, а я — по своим. Отныне я на стороне Императора.

Но невыносимо было осознавать, что я все испортил собственными руками. Я унизил ее. И не понимал, как это исправить. Я не видел ее три недели, отсылал подарки, но снова и снова слышал от Брастина, что она не принимала их. Велела складывать в приемной. И злость сменялась отчаянием.  Затем снова злостью. Мое терпение истончалось. Чего она добивалась? Решила сломать меня? Чтобы я, Рэй Тенал, сын Максима II извинялся перед собственной женой? Этого не будет. Последняя попытка — и я оставлю эту блажь. Императору нужен наследник. И мне тоже. Время идет.

Мой раб сообщил о прибытии Брастина. Полукровка переступил порог сепары и согнулся в поклоне:

— Ваша светлость…

Он казался напряженным, обеспокоенным. Уже одно то, что управляющий отказался говорить через галавизор, заставляло настораживаться. Какие секреты стоили таких предосторожностей?

Я позволил ему подняться:

— Здравствуй, Брастин. Что за скрытность? Что-то с моей женой?

На темном лице мелькнула осторожная улыбка:

— С ее светлостью все в порядке. Она по-прежнему верна себе.

— Мой вчерашний подарок…

— Отправился к остальным, мой господин. Ваша супруга проявляет завидное упрямство.

Я кивнул сам себе — другого уже не ожидал. Если всего этого мало — больше она не получит ничего. Довольно!

Брастин уловил паузу и уже отирался у обзорного окна, которое транслировало арену. Самовольно приблизил изображение, вглядывался в перекошенное лицо огромного, как глыба, лысого вальдорца. Прищелкнул языком:

— Севиний? Надо же… Вы ставили на него, ваша светлость?

Я понял не сразу, будто очнулся:

— Что? Ставил? Нет.

Брастин кивнул:

— Жаль, я опоздал… Я бы поставил. Чей он сейчас, ваша светлость? Не слышали?

Полукровка вытаращился в окно, будто за этим и пришел. Его уже захватывал азарт. Я замечал это по тому, как он начал вытирать об черную мантию потеющие ладони. Я окликнул его:

— Брастин! Зачем ты пришел?

Он с трудом отвернулся от окна, помрачнел:

— Есть кое-какие новости, ваша светлость. Полагаю, это важно.

— Ну?

— Тем домом в Безымянном пределе вчера интересовались.

— Что в этом странного?

Брастин поджал губы:

— Я не так выразился, ваша светлость. Интересовались, не проживала ли в нем некая молодая женщина с рабыней-вальдоркой…

— Кто?

— Раб без принадлежности.

Я лишь кивнул и отвернулся — вот и следующий ход… На игры больше не было времени.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

42

Я часто получала от своего мужа подарки. Но любовалась ими только Индат. Меня же не оставляло ощущение, что меня покупают или издеваются. Казалось, он просто прощупывал, когда я сломаюсь. Тогда, на Форсе, он говорил, чтобы я назвала любую цену. Любую. Теперь он пытался добиться этого иначе. И меня не отпускало предположение, что едва я дрогну, он заявит о том, что был прав. Повесит на меня ценник, как на шлюху. И не будет