Все хорошо. Все протекает очень хорошо, – вру и прячу взгляд.

– Мне жаль, что приходится уезжать.

– Я могла бы улететь с тобой.

– Тей, мы уже обсуждали…

– Помню. Просто это странно – быть порознь, особенно в такой момент…

– Новая страна, команда… Мне нужно благоустроить маму, найти психолога сестре. Будь ты там, я все равно не смогу уделять тебе много времени. К тому же здесь тебе будет безопаснее. Твой отец…

– Я поняла, – не позволяю договорить.

Леша всегда был таким – жертвенным. Он вечно старался отгораживать меня от своей настоящей жизни и проблем. Да, иногда я настырно лезла на рожон, допытывалась до его чувств, но он упорно продолжал разделять наши с ним миры. Может быть, изначально нас погубило именно это?

Понимаю, что он хочет как лучше, но для меня все совсем наоборот. Я не вижу угрозы, прямой опасности, и именно поэтому творю всю эту фигню. Окажись я в шкуре его сестры, думала бы иначе. Бедная девочка.

– Давай что-нибудь посмотрим? – придвигаюсь ближе, прижимаясь щекой к его плечу.

– Давай. Что?

– Что-нибудь веселое, – опоясываю его туловище руками, приклеиваясь, как жвачка.

– Найдем.

Он улыбается, сегодня он постоянно улыбается. Выпутываюсь из объятий и иду на кухню. Нужно сделать чай и бутерброды. Я не хочу есть, но и говорить с ним – выше моих сил. Займу руки делом.

Остаток вечера проходит в милой, я бы сказала, запредельно нежной атмосфере. Фильм на прожекторе, поцелуй, секс. На долю секунды мне даже кажется, что все по-прежнему. Лишь кажется.

Утром я еду с ним в аэропорт. Постоянно держу за руку и убеждаю себя, что должна сознаться сейчас. Вот в эту минуту, когда объявляют посадку.

– Леш, я…

– Я люблю тебя, – он говорит первым, тянет на себя. Обнимает. Так крепко, что из глаз выступают слезы. Нет, конечно же, не от боли. Я подавлена, зла на себя и до чертиков расстроена из-за его отъезда.

– И я тебя, – шепчу сквозь слезы, отвечая на поцелуй, – знаешь, я же тоже смогу прилетать, – улыбаюсь.

– Сможешь, как только я все окончательно улажу.

– Да.

– Я постараюсь навестить вас, – касается моего живота, – как можно скорее.

Он целует меня в лоб, усмехается, проводит ладонью по плечу и медленно отступает. Машу ему вслед, стискивая зубы. Я не сказала. Снова.

***

– Ты так и не созналась? – Полина кидает на меня укоризненный взгляд по ту сторону экрана.

Переношу телефон на туалетный столик, прижимая заднюю крышку к зеркалу, и отрицательно качаю головой. Прошло два с половиной месяца, но я так и не сознавалась. За это время мы с Лешей виделись три раза, а дома на меня то и дело нападают с гиперопекой. Хочется съехать к себе на квартиру, но папа не позволяет. Наш последний разговор прошел на довольно строгой ноте.

– Нет.

– Ты же понимаешь, что скоро начнутся вопросы про живот.

– Я читала, что у многих его становится видно месяце на пятом.

– Допустим, но вы адски мало видитесь. И за все это время ты так и не смогла забеременеть.

– Я знаю, – шиплю в ответ. Почему-то сразу вспоминаю последнюю прочитанную мной статью, из которой следует, что в моем случае все завязано на психологии. Я здорова физически, но что-то в голове мешает зачатию. Выглядит антинаучно. А что, если это реально?

– Тогда расскажи правду, пока не поздно.

– Сейчас не время. Леша еще не до конца разобрался с проблемами, да и Ася в плохом состоянии, говорят, она до сих пор не пережила насилие.

– Что это значит?

– Ничего хорошего. Я просто добью его своей правдой о том, что никакого ребенка никогда не было. И все это моя тупая манипуляция…

– Здравствуйте, тетя Герда, – Полина сглатывает и нервно трет щеку.

Я же медленно оборачиваюсь к вошедшей маме. Она явно в шоке.

– Я стучала, – добавляет и, наверное, сама не знает, для чего.

– Тей, потом созвонимся, – Полька отрубает видеосвязь.

Что именно слышала мама? С какого момента она здесь?

– Теона, думаю, нам нужно серьезно поговорить, – она садится на кровать, заводит руки за спину, упираясь ладонями в мягкую поверхность.

– Не говори никому, – смотрю на нее во все глаза, – пожалуйста.

– Ты же понимаешь, что это не поможет?

– Знаю, но вдруг, вдруг что-то изменится или…

– Тея, ты взрослая девочка и должна быть ответственной за свои поступки.

– Мама, – подаюсь к ней, больше всего желаю, чтобы она обняла. Успокоила.

Мне так не хватало ее в этом вранье, не хватало ее советов, присутствия.

– Не плачь, – касается моей головы, – Леша прилетает в следующее воскресенье. Тебе нужно быть смелой и все ему рассказать.

– Но сейчас не время…

– Для таких вещей никогда не будет подходящего времени. Он тебя любит и поймет.

– Нет, – качаю головой, – не поймет. Он гордый, он никогда не простит. Никогда.

– Возможно, ему понадобится время все переварить…

– Может быть, сказать, что я потеряла ребенка? Сказать, что был выкидыш?

– Тея, – мамин голос холодеет, а я завываю еще громче, – разве ты сама потом сможешь жить с этим?

– Нет. Не смогу. Но и потерять его я тоже не могу. Мамочка, прости меня…

– Я-то за что?

– За то, что твоя дочь лживая и… и… – глотаю слезы и начинаю кашлять.

– Ну все, тише. Ти-ше. Давай я принесу тебе чай?

– Не надо. Просто посиди со мной, – выдыхаю, чувствуя мамины объятия.

Все время до Лешиного приезда я готовлюсь к тому, что расскажу ему правду. Продумываю каждое слово, но от этого нет толку. Как ни подай, три месяца вранья никуда не денутся. Никуда.

– Тея.

От его голоса я покрываюсь мурашками. От прикосновений становлюсь ватной. Мы стоим посреди гостиной, смотрим друг на друга, и впервые за все время наших с ним отношений я прихожу к выводу, что просто его недостойна.

Моя избалованность, инфантильность, стремление получать все и сразу – совершенная дикость для такого, как он. Теперь к этому списку добавилось еще и вранье.

– Леш, нам нужно поговорить.

– Хорошо. Я только попью воды и…

– Нет. Я давно хотела сказать, но боялась. Честно говоря, и сейчас боюсь.

– Тейка, ты о чем?

– Не перебивай, – кусаю нижнюю губу, – в общем, я… я не беременна.

– Что?

Леша смотрит на меня с насмешкой. Он еще не переварил суть сказанных мной слов и пребывает в моменте нашей встречи. В моменте радости. Но с каждой секундой улыбка гаснет.

– Ты… это выкидыш? Я…

Он протягивает мне соломинку, сам хочет за нее ухватиться. Не желает верить в то, какая я дрянь.

– Нет, – отрицательно качаю головой, –