– Вашу рану… надо обработать, лоу Джергиур! Сюда! – сказал охранный, пока двое других держали Джера под руки.

От толпы вокруг товура Лирисса отделился медик-киримо, он начал приближаться с явной опаской, что нападут и на него тоже. Но Джер не сопротивлялся. На охранных он висел, опустив голову. Тэсс решила, что он теряет сознание от боли, но ошиблась. Джер резко обернулся к двери.

– Ты связист?…

Вопрос он адресовал молодому лавиби – судя по острым ушам и вибриссам, полукровке шпринг. Тот только что нерешительно вошел в сопровождении охранного и переминался с ноги на ногу, в ужасе глядя на окровавленный пол, толпу медиков, престолонаследника, тяжело смотрящего исподлобья.

– Ты… связист? Ты его соединял? – повторил Джер и ровно добавил: – Не трясись. Я понимаю, что виноват не ты. Отвечай.

– Да… я, – с запинкой выдавил тот.

Джер кивнул и задал новый вопрос:

– Кто звонил?

Связист проглотил комок в горле. Помедлил. И наконец произнес:

– Его бывший сослуживец, старый друг. Грэгор Жераль.

– Если честно, я почти не верил. Хотя, нет… Вообще-то я так и знал!

Сопровождающий офицер Краусс бережно пожимал Еве руку. Она улыбалась. Последний подтверждающий экзамен был сдан, и ее официально зачислили на четвертый курс Младшего корпуса. Она получила неплохой балл, угроза отчисления окончательно исчезла.

Еве было чем гордиться. Но еще больше она радовалась тому, что Краусс был в восторге: как бы он ни старался это скрыть, его породистое лицо сияло. Переживал ли он за свое положение поручившегося или же за саму Еву, оставалось вопросом, но это было не так важно. Главное – она не подвела его. Себя. Хаву…

– Сегодня вечером наша маленькая компания снова соберется. Мой старый приятель – он, кстати, будет учить вас дешифровке – прибыл из Первосветлейшей и привез мне изумительный ореховый сироп для черножара. – Краусс сунул руки в карманы и подмигнул. – Ну и… чего скрывать, я приготовил особенно страшную байку, которую у меня давно выпрашивали. Придешь?

Ева кивнула, до того как успела обдумать сказанное им. Она не пропускала «курсантские посиделки» и уже успела к ним привыкнуть, хотя поначалу – когда только задумала это, только явилась в красные стены, – придумала себе несколько предельно простых и важных правил.

Не искать друзей.

Не открывать ничего о себе, ни капельки своего сердца.

Ни в коем случае не привязываться к тварям в красивой форме.

Это – средство помочь Хаве. Всё – жертва во имя ее спасения, искупление вины, и вообще-то Ева в логове чудовищ, и…

– Благодарю, – тихо произнесла она. – Вы такие… вы все такие…

Она начала заикаться и торопливо уставилась на начищенные форменные сапожки. Глупость. Чуть было не сказала…

– Что с тобой, ле?

– Просто вы не… – она вздохнула, – …как я представляла. Вы… – Она вздохнула. – Да неважно, извините, ло Краусс.

«Вы все такие хорошие», – это она хотела произнести. Хорошие люди, а не такие, какими раньше она видела алопогонных. Добрые. Обычные. Живые.

Кошка Нэсса, имеющая среди предков самых настоящих леопардов, – бархатно-золотая, с лоснящимися густой чернотой пятнами по всему лицу и телу – помогала ей с тренировками. За четыре занятия она научила ее сносно стрелять. И почему-то не задирала нос, если, конечно, рядом не было кого-нибудь взрослого, перед кем Нэсси нравилось выделяться.

Или ла Тѝнквэ – красивая женщина с витыми локонами, похожими на свечки. Та самая, с кем Краусс в первый день говорил о Евиной судьбе. Она преподавала литературу, и, едва встретившись на уроке, они с Евой почувствовали друг к другу непреодолимую симпатию. Они обсуждали мифы чуть ли не весь отведенный час, женщина знала всё на свете, но… Тинквэ, все руки и шею которой покрывали шрамы, была из Алой Сотни. Именно поэтому в первый день ее голос стал решающим.

Или сам Краусс… Он делал то, что делали далеко не все Вышестоящие, – старался стать курсантам, заброшенным сюда с разных концов мира, не просто наставником, но и родителем. Не только по кодексу. Не только на словах.

Краусс похлопал ее по плечу – неуклюже, сильно. Беседуя, они незаметно поднялись на одну из башенных стен, так что от хлопка Ева едва не перелетела через резной край. А высота была очень даже приличная.

– Понимаю. – Ло Краусс вряд ли заметил, как подопечная пошатнулась и торопливо вцепилась в выступающие камни. – Ты просто перетрусила, вот и все.

– Я не перетрусила! – возмутилась Ева.

Краусс хмыкнул и облокотился о край стены, вставая поудобнее.

– И вот… ты – часть нас, Хава. Тебе уже не отделаться от этого просто так. Теперь – точно.

Она натянуто улыбнулась. Слова будто обязывали… впрочем, так и есть. Обязывали. Она, сбежавшая из клетки дикарка, попала к охотникам. И они приняли ее как одну из своих.

– Так что… – продолжил тем временем Краусс, – не стесняйся обращаться за помощью. Ко мне, к сокурсникам, к наставникам и Вышестоящим. Они будут рады. Я смотрю, ты неплохо со всеми ладишь.

Ева кивнула. Удивительно, но то, чего она опасалось сначала, не произошло. Соседки по комнате, другие девочки, да и мальчишки, с которыми подразделение вскоре должны были смешать, – все отнеслись к Еве если не приветливо, то дружелюбно. Никто не ходил по пятам и не выяснял, откуда она явилась. Никто не напоминал, что, в отличие от нее, они провели здесь несколько юнтанов. Не унижал, если что-то не давалось. Она не обзавелась друзьями, но не нажила и врагов. Ее это устраивало.

– Флаг все еще приспущен, – тихо сказала она и повела рукой вперед.

Отсюда была видна башня товуриата, намного ниже по высоте, чем эта, и расположенная в другой части города – в Среднем Такатане. Там четыре градоправителя – два гражданских и два военных – собирались обсуждать дела, Ева уже это знала. Флаг – ярко-синий, с кораблем и соцветием таби, служащими символами Такатана, – понуро болтался в нижней части штока уже несколько дней кряду. Его ненадолго подняли вчера, а теперь снова опустили.

– Один из товуров болен. – Сопровождающий офицер вздохнул и потер лоб. – Вчера его бедняге сыну исполнилось шестнадцать, но даже не было пирушки, как они обычно устраивают на дни рождения отпрысков. Ничего не скажешь, веселый, наверное, был праздник.

– Он старый? Этот товур?

Краусс еще больше помрачнел и покачал головой. Его сощуренные голубые глаза не отрывались от вяло полощущейся на ветру синей тряпки.

– Помоложе меня. Служил под моим началом. Когда я… – он слабо улыбнулся, – впрочем, про это ты услышишь вечерком, подожди. Так или иначе, – он встряхнул головой, – надеюсь, старина Лир поправится. У барсуков – если им удается не подохнуть в детстве, – прекрасное здоровье. У него никогда не было особых проблем, разве что… характер у него чувствительный. Этот товур, можно сказать, романтик. Не то что я.