и говорила, что, мол, на костре всегда всё вкуснее и духовитее. И действительно, даже обычный грузинский чай был настолько хорош, что такого нигде и не пивали. И цвет у него насыщенный, как у рождественского пунша.

Во время очередного чаепития Гунар Каспарович, наш гляциолог, поперхнулся и, кашляя, стал показывать в сторону ближайшей сопки, поросшей вереском и голубикой. Мы как по команде обернулись и сразу же увидели трёх мишек, идущих друг за другом. Впереди, по всей вероятности, шествовала медведица (очень крупный экземпляр, отметил я про себя), за ней по пятам бежал совсем молоденький медвежонок, а чуть поодаль следовал пестун — годовалый или даже двухгодовалый медведь, размеров средних, но уже почти взрослая особь. Говорят, что медведица пестует своих детёнышей не более двух — двух с половиной лет. Такова их природа. А у человеческих особей бывает, всю жизнь тянут. И что это — природа, обязанность или ещё что-то?

— Вот те на! — в какой-то задумчивости отметил начальник партии Потапыч. — Ценный трофей. Идут по направлению к косе, мышкуют, небось, отъедаются перед зимой, это понятно. Есть шанс угоститься медвежатинкой, а то тушёнка уже изрядно приелась. Что у нас из главного калибра имеется? Промысловый карабин Симонова, двустволка под 22-й патрон, и всё.

Гунар, откашлявшись, добавил:

— У меня мелкашка имеется.

— Ну, это для медведя что комариный укус, — прокомментировал Потапыч. — На всякий случай можно ещё ракетницу взять. Мало ли… Тоже оружие. Короче, план таков: забираем весь арсенал, садимся в пакетбот: я, Коля с двустволкой, Гунар со своей мелкашкой, Вадим с ракетницей и Володя, — он указал на меня, — для подстраховки.

— Мне тогда хотя бы рогатину для пущей уверенности, — добавил я.

— Не до рогатины сейчас. Не из бревна же её выстругивать. А деревьев здесь отродясь не бывало. Главное — шанс не упустить. Сейчас медведи пошли на северо-восток, значит, к вечеру упрутся в воду. Коса здесь километров на пять в море тянется. Деваться им будет некуда, придётся назад поворачивать. И там мы «этих ребят» у старого зимовья и подкараулим. Здесь граница их ареала обитания. Дальше, на север, идут уже владения белых мишек. Хотя иногда они и перехлёстываются. Но белые свирепее. Поэтому бурые стараются с ними не соприкасаться.

II

Впятером мы столкнули пакетбот в воду, побросали в него манатки, ружья и сами забрались в темпе, поскольку долго стоять в воде Ледовитого океана зябко, ноги сводит до судорог. Хотя в редкие дни были и у нас любители искупаться, но только — бултых и обратно, в десять секунд. Не Сочи в бархатный сезон. Но удовольствие сильное.

Завели движок и почапали не спеша вдоль берега, кое-где заваленного бревенчатым плавником. А где-то и совсем чистого с языками галечных пляжей и отдельно торчащими чёрными скалами. За ними виднелась устланная зелёным ковром тундра с приглаженными сопками. Красота, одним словом. Пакетбот слегка покачивало на идущей с севера пологой волне. Медведей, правда, видно не было. А быть может, я от близорукости их не замечал.

— Они по тому краю идут, по юго-восточному, со стороны бухты, — пояснил Потапыч, зорко оглядывая береговую черту.

Вскоре показался небольшой бревенчатый домик, будто вросший в эту пустынную местность.

— Зимовье, — пояснил Потапыч. — Сюда даже из Магадана прилетают охотиться «шишки с крутого бугра». Дом основательный. Вот сейчас мы к нему и подвернём, — выбрасывая папироску за борт, резюмировал наш бригадир.

Он разогнал пакетбот, направив его на берег, выключил двигатель, и на подстегнувшей нас волне мы плавно наехали на галечную полосу неширокого пляжа. Дом действительно оказался добротным и донельзя рациональным для настоящих охотников: четыре двухъярусные дощатые койки, большой стол под оконцем, печь с плитой, на бревенчатых стенах, тщательно проконопаченных мхом, полки, ящики, вешалки для одежды. На плите — большой чугунный казан, в ящиках — посуда, ложки, ножи. На столе — две керосиновые лампы и даже старый чернильный прибор из голубого мрамора, — прямо хоть сейчас садись и письма пиши. Даже имелась кое-какая провизия: горох, крупы, соль.

В закутке стояли три тульские двустволки: две простые, а одна, по-видимому, дорогая — с инкрустацией на ложе. Все ружья были со снятым цевьём, не постреляешь. Без цевья и ружьё не ружьё, так — лом. На одной из полок я приметил с десяток книг. Самой толстой оказалась «Вся королевская рать» Роберта Пенна Уоррена. На внутренней стороне обложки надпись по диагонали: «Веронике в день десятилетия свадьбы». Похоже, Вероника её не читала, поскольку в книге, почти в самом начале, попались неразрезанные листы.

Рядом — томик Маяковского, открыл наугад, прочитал вслух с выражением:

Вошёл к парикмахеру, сказал — спокойный: «Будьте добры, причешите мне уши».

— Всё! — скомандовал Потапыч, — пора на охоту. Дело серьёзное. Здесь ещё неизвестно, кто кому уши причешет: мы медведю или он нам.

— А почему медведь в единственном числе? — поинтересовался Гунар, поглаживая свою мелкокалиберную винтовку. — Их же там трое.

— То-то и оно! Силы вроде равные — трое на трое, а убойные у нас только два ствола.

— Нас же четверо с оружием, — внедрился в разговор Вадим. — Или ты мою ракетницу в расчёт не берёшь?

— Если с двух шагов в харю из ракетницы медведю попасть, считай, он уже твой. Целкости, правда, у неё нет. Может и рикошетом задеть. А вот у мелкашки Гунаровой целкость замечательная, но пуля из неё для медвежьей туши что горошина. Поэтому с ракетницей ты ещё боец.

— Спасибо за доверие, — с улыбкой произнёс Вадим, — буду подпускать медведя вплотную.

— Да, велик медведь — мишень порядочная, а убойного места немного. Бесспорно, лучший выстрел в висок, хотя не всегда это удаётся. Конечно, можно и под лопатку, но надо хорошо знать зверя, чтобы пуля попала в сердце, тем более на ходу. А промажешь — раненый зверь набросится и раздерёт в два счёта.

— А есть ещё уязвимые места? — спросил Гунар.

— Если попробовать в шею, можно уложить на месте. Ещё — грудь или спина, чтоб пуля позвонки пересекла. Хотя зверь тогда не умирает сразу, но лапами уже не прихватит.

— А если в живот? — поинтересовался я.

— В живот, зад, даже в печень и лёгкие — не стоит того. Зверь только ослабевает от потери крови, но становится особенно опасным.

Потапыч разлил по стаканам припасённый спирт, разложив на столе нехитрую снедь: вяленого тайменя, обменянного на спирт у чукчей, две очищенные луковицы в крошках табака, прямоугольные галеты, с полки взял молотый перец.

— Так! Ни пуха ни пера, братцы! — произнёс он с пафосом в голосе.