2.06.46 г.»

Через несколько дней, как и было обусловлено, Григулевич встретился с Нилом, перед которым он отчитался о проделанной работе с начала года и проинформировал его о возникших финансовых проблемах. Нил выдал ему четыре тысячи крузейро, проинструктировал о дальнейшей линии поведения и сообщил о том, что Центр решает вопрос о возможном выводе его жены в Советский Союз, где она могла бы в полной безопасности родить ребенка.

Но пока в Москве судили-рядили, через какие страны ее вывести в СССР, она в середине июня родила сына. От счастья Иосиф был на седьмом небе. «Наверно, Бог все-таки есть, если он послал мне первенца — сына, о котором я мечтал многие годы», — подумал он, ожидая с нетерпением дня и часа выписки жены из роддома. В один миг она стала для него олицетворением самой лучшей, самой красивой женщины в мире. Сына он решил назвать самым популярным в испаноговорящих странах именем — Хосе. «Это самое счастливое имя, годами я сам носил его в Аргентине и Испании, оно не раз спасало меня от подозрений и провалов», — продолжал он мысленно беседовать с самим собой.

Когда Луизу выписали из роддома, Иосиф встречал ее и сына вместе со своими новыми бразильскими друзьями.

— Я горжусь тобой, Лаура! — воскликнул он и горячо расцеловал ее — Спасибо тебе за сына!

С трудом сдерживая себя, Луиза промолчала, что их ребенок родился с пороком сердца.

Иосиф души не чаял в сыне. Отложив на время дипломатические, коммерческие и разведывательные дела, он заботился только о сыне и своей супруге. Жизнь ребенка между тем угасала. Иосиф носил его на руках часами, укрывал теплыми одеялками, и, глядя на его маленькое личико, ему делалось страшно при мысли, что Хосе, наверно, никогда не согреется. Через месяц ребенка вместе с матерью положили на обследование. Каждый день Иосиф наводил о них справки в центральной детской клинике Рио-де-Жанейро. Ответы были вежливыми, но не утешительными. Потом отцу дали понять, что смерть сына неизбежна, она может наступить в любой день и час. Когда Хосе привезли домой, он не мог даже плакать, просто смотрел на мать и отца потухшими глазенками, в которых, казалось, читался непонятный, немой упрек. Он умер на руках у матери, которая, не веря случившемуся, продолжала еще несколько минут укачивать трупик, чувствуя, как сама будто сходит с ума от постигшей ее утраты.

Когда Иосиф вернулся с работы домой и застал заплаканную жену, он мгновенно все понял. Не видя еще мертвого сынишку, он хотел было успокоить жену, но слова утешения не шли. Сбивчиво и невнятно он лишь произнес:

— За что же нам такое наказание? Ну в чем мы виноваты перед Богом?

Боль от утраты сына была невыносимой. Подойдя к лежавшему в кроватке с открытыми глазами полугодовалому малышу, он впервые в жизни заплакал безутешными, бесчувственными слезами. Все в нем смешалось, и пустота в душе была безысходной.

Самообладание вернулось к нему лишь через два месяца, когда из Уругвая приехал сотрудник легальной резидентуры Фредо[70]. Он выразил ему соболезнование и стал настраивать Григулевича на работу. В ответ Иосиф мрачно произнес:

— Поверь мне, Фредо, мы не можем больше оставаться здесь. Нам следует уехать из Бразилии, и лучше всего — в Россию. Нам надо прийти в себя от пережитого горя. Мы очень устали, Фредо. Теперь уже жизнь для нас никогда не станет такой, как прежде, — грустно добавил он и поперхнулся — нахлынувшие воспоминания сдавили ему грудь.

— Возьми себя в руки, Теодоро. Ты же сам понимаешь, куда могут привести тебя подобные переживания. Конечно, ничто не стоит так дорого, как человеческая жизнь. И особенно когда теряешь самое дорогое, родственную тебе ангельскую душу. Но, значит, так Богу было угодно, как говаривала моя старая мать.

— Но за что нам все это?

— За грехи ваши… Ты сейчас обязан сделать все возможное и невозможное, чтобы это горе горькое перенести, чтобы оно не поглотило тебя и твою супругу…

— А вот чтобы этого не произошло, я и прошу вас сообщить в Центр, что нам, повторяю, надо уехать отсюда в Советский Союз. Я работаю на вашу страну почти десять лет и ни разу еще не был в отпуске. Я устал. И работать дальше без отдыха не могу и не хочу. Особенно сейчас… после смерти сына.

Фредо, с сочувствием глядя на бледного, с полным отчаяния взглядом, неловко топтавшегося около него нелегала, согласился:

— Хорошо, Теодоро, мы проинформируем Центр о твоей просьбе…

«Москва. Центр.

Сов. секретно.

Лично т. Арнольдову.

После неожиданной смерти сына Максом овладело безысходное отчаяние. От прежней его уверенности в себе не осталось и следа. Тяжело переживая потерю ребенка, Макс настаивает на предоставлении ему и Луизе отпуска с выездом в Аттику[71]. Если же они останутся здесь еще на какое-то время, то у них могут появиться симптомы еще большей депрессии. Терять же такого высококлассного подпольщика[72] мы не должны. Без преувеличения можно сказать, что в нем сходится все необходимое для его работы — и изощренный ум, и расчетливая, обдуманная хитрость, и в некотором роде даже оправданная авантюрность, смелость, напористость, способность активно и решительно действовать. В каждой стране, где он работал, он рисковал собой и совершал подвиг, не думая об этом, но зная, на что идет и во имя чего.

Считаем, что Макс весьма перспективен в нашем деле, он необходим Артемиде и всей Аттике.

Заявление его об отпуске поддерживаем и уверены в том, что после отдыха и оказания психологической ему и Луизе помощи, они восстановятся и будут работать также плодотворно, как и раньше.

Нил.

30.1Х.46 г.».

В московском разведцентре к содержанию шифровки отнеслись с пониманием и проявили оперативность, о чем свидетельствовали наложенные на телеграмме резолюции:

«т. Овакимяну Г Б.

Прошу срочно подготовить рапорт об отзыве «М» и «Л»[73] в Москву на имя министра. Продумайте варианты их вывода.

П. Федотов

1. Х.»

«т. Отрощенко А. М.[74]

Пр. переговорить.

Овакимян

1. Х.»

«т. Ершову Н. Н.[75]