На нас играло этой ночью многое. Отсутствие собак (их держали в специальном собачатнике рядом с подсобками, а вертухаям, ввиду «большого пива», было влом спускать живность), твердая вера, что с пятью охранниками никто не сможет сбежать из концлагеря – святая правда: разве могут вырваться на волю полностью ослабленные люди?.. Сердце стучало, как пионерский барабан, у которого заклинило барабанщика. Вышка практически надо мной, запрокинув голову, я видел, как извергаются язычки пламени: стрелок лупил короткими очередями. Со стороны машины почти не отвечали – попробуй высунься…

Стрельба оборвалась – магазин покатился по бревенчатому настилу, щелчок, клацнул затвор. Этот парень имел определенный боевой опыт.

– Друг, я помогу тебе! – воскликнул я пафосно.

Эффект последовал незамедлительно – показалась удивленная физиономия. Но чтобы узреть «спасителя», пришлось перегнуться. Я плавно потянул за спуск, автомат запрыгал – радостно и очень кстати. Первым чмокнулся пулемет – я носком подтянул его за ремень. Очень своевременно – с ревом повалилось тело, разбросав конечности. Струйка крови вытекала из глаза.

Типичный «королевский» выстрел – когда подстреленная дичь падает у ног охотника.

Я подхватил пулемет и, сгибаясь под тяжестью страданий и железа, побежал через двор…

Они уже летели мне навстречу с распростертыми объятиями. Мокрые, как мышата, двое в барачной робе, третий в камуфляже.

– Михаил, эффектно ты его! – вопил Шмаков. – Точно в лобешник, блин!

– А пулеметик-то не забыл! – радостно вторил Хомченко, хлопая меня по плечу. – А ну, шевели ходулями, прокурор, фаэтон подан, чешем отсюда!

Я споткнулся о лежащее ничком тело. Еще двое – между кузовом и распахнутой подсобкой – мордами в траву, неподвижны…

– Т-такая вот х-хрень, М-михаил Андреевич… – заикаясь, бормотал Райнов. – У-услышал выстрелы в б-бараке и не стал ж-ждать, п-пока они п-п-прочухаются… Б-ботва отлить на п-пустырь отошел, с-сказал, что это р-ребята в бараке з-забавляются, с-стреляют, то бишь, а Квашняк и Н-наум р-решили проверить… Я с-сначала этих свалил, они и обернуться н-не успели, а п-потом и Б-ботву… – Парень явно находился под впечатлением своей решительности. – З-знаете, Михаил Андреевич, очень с-странно беседовать с л-людьми, зная, ч-что ч-через минуту они умрут…

Я нетерпеливо перебил:

– Это лучше, боец, чем беседовать с людьми, зная, что через минуту умрешь ТЫ! К машине, господа бледнолицые! Делать нечего, наш путь усеют победы!

По итогам блиц-опроса выяснилось, что из всей четверки на «гражданке» шоферил один лишь Шмаков – полгода возил по любовницам и баням директора шарикоподшипникового завода. Ему и выпала честь вести экипаж. Хомченко помчался к воротам – расправляться с конструкцией. Мы запрыгнули в салон. В этот момент и поперла из барака ошеломленная толпа! Пикап уже катил к воротам. Понимаю, мы вели себя не очень гуманно, бросая людей в трудную минуту, но в машине оставалось лишь одно свободное место – не объявлять же конкурс! А набивать несчастных в кузов – далеко же мы уедем! Хомченко долбил из автомата по запору – концлагерь компактный, пропускного пункта нет, а роль впускающих и выпускающих выполняли псы, обязанные слоняться по двору, и вертухаи на вышках…

Хлипкая конструкция трещала, разъезжались створки… Хомченко ковылял к машине, когда нас кто-то нагнал, начал скрестись по двери. Райнов дернулся, завертел головой.

– Не открывать! – рявкнул я. – Достаточно с этих дохляков одного подарка!

– Это баба, Михаил Андреевич…

– Да хоть супруга президента! Хомченко, в машину! Гони, Шмаков!

– Занято, не видишь, что ли! – орал кому-то невидимому Хомченко, втискиваясь на переднее сиденье. – А ну, отвали, халява, блин!..

Рыча, как зверь, переваливая бугры на дороге, машина одолела распахнутые ворота. За спиной пронзительно кричали – теперь уже с моей стороны – тоскливо так, безысходно. Помешательство сразило – что ж мы делаем-то, в конце концов, безжалостные люди? Бросаем людей на верную погибель. Ну, рванут они в горы, пока охрана не подоспела, а дальше? С голоду подохнут, звери съедят, карательные команды повылавливают… Скрипя зубами, я распахнул дверцу.

– Слышь, рулило, притормози… А ну, упрямая, шевели колготками…

Голова, пыхтящая, как насос, втиснулась в салон. Я схватил бегущую за отвороты робы, рванул на себя, доставляя ей немыслимую боль. Она хрипела, брызгала слюнями. Трое загалдели разом, выражая протест моей мягкотелой гуманности. Я вволок невольницу в салон, подогнул ей колени. Вякнул Райнов, когда чужая голова вонзилась под ребро. Дышать совсем стало нечем, грудь сдавило. А сзади подбегали отстающие, царапались в стекла, кто-то норовил отбросить щеколду с дверцы кузова. Машину понесло, как бешеную кобылу. Дама врезала мне коленом в грудину. Дыхание перехватило. Я подпер локтем неприлично торчащую тазовую косточку.

– Понежнее, барышня, не забывайте, что кто-то в нашей компании на птичьих правах…

– Билет со скидкой, блин! – резко обернулся Хомченко.

– Скидывать будете? – пискнула дамочка, тщетно пытаясь вылезти из ребра дезертира. Мы невольно загоготали.

Ночь неслась за стареньким пикапом. Дождь лупил без остановки. «На фразе «Преимущественно без осадков» потоками воды смыло Гидрометеоцентр», – пошучивал Шмаков. Машину подбрасывало на ухабах. Меланхолично работали дворники. Фары вырывали из мрака извилистую грунтовку, окаймленную развалами камней и лентами подорожника. Бледная линия между скалами и небом напоминала какой-то замысловатый график курсов акций. Совместно с Райновым мы кое-как развернули даму, втиснув ее между нами. Покряхтывая несварением желудка, она гнездилась, доставляя нам досадные неудобства. В прошлой жизни у нас с Натальей водился наглый кот Тимка, он вел себя примерно так же – громоздился со смиренной миной между нами на кровать, расширял плацдарм, отодвигая нас подальше, и абсолютно беззастенчиво храпел.

– Спасибо, что подбросили, – хрипло вымолвила дама, перестав вертеться и уложив чумазую головку мне на плечо.

– Вам куда? – хохотнул, не оборачиваясь, Шмаков.

С легким удивлением я признал в беглянке ту самую барышню, что в финале «купания» прикрывала никому не нужные прелести и несколько раз искала мой взгляд. Тесен мир, нечего сказать.

– У вас имя есть? – хмуро поинтересовался я.

– Ульяна… – она завозилась на моем плече – непоседа какая.

– Вы уверены, Ульяна, что поступили правильно, потеснив наши сплоченные ряды?

– С вами лучше…

– С нами лучше, – подтвердил подозрительно завозившийся Хомченко. – Правда, и риск смертельный прилагается… Пиво будете, мужики? – он извлек из недр реквизированной пятнистой куртки (понятно, почему реквизировал) предмет интересной формы, резко вскрыл о клык затвора, отпил, срыгнул и передал в мою резко выстрелившую руку.

– Буду, – возбудился Шмаков.