– А где это? – хором поинтересовались будущие дезертиры.

Оказалось, что совсем под боком. Сороковой километр трассы Марьяновск – Чебаркуль, характерная скала с выступом, пройти мимо которой достаточно трудно; тропа в горную страну, поворот перед расщепленной скалой, чаша в породе… Остальное представить нетрудно. Он прыгнул в подземную реку после первых же выстрелов. Обвал случился позже. Избавился от автомата, от вещевого мешка… Предсмертный вопль товарища звенел в ушах – поэтому, выбравшись из реки, не стал носиться по берегу, поджидая подельника, а сразу рванул в лес. Шел на север, через завалы и глухой подлесок, практически не ориентируясь. Свалился в яму, перемог до рассвета, опять побрел. Вышел на деревню – кучку домишек из теса у пяты скалистого хребта, где и повязали его небритые личности в маскировочном одеянии. Обрадовались, будто Бен Ладена изловили. Сунули в вездеход, куда-то повезли. Дико посчастливилось дезертиру, что имелся при нем упакованный в целлофан военный билет. И по возрасту он не очень подходил для злоумышленника. Внятно объяснил причину своего появления в Каратае, описал погоню. Беседа протекала в просторной избе – под руководством каменного типа с блеском в глазах. «У тебя есть два варианта, парень, – доходчиво объяснили Райнову. – Простой человеческий концлагерь. Либо снаружи, либо изнутри. Третьего нет, хоть тресни. Спасибо тебе, конечно, огромное, что пожаловал на постоянное место жительства – нам как раз нужны молодые кадры…»

– Стоп, – перебил я разошедшегося юнца, – можешь не продолжать. Думай со страшной силой, парень. И учти, что я в любом случае отсюда убегу, но тебе уже от этого бонусов не видать. Будешь загибаться в «волонтерах» до пенсии. А сдашь меня – тоже вряд ли получишь внеочередное звание.

– Я понял… – муссировал распухающую голову дезертир. – Постараюсь что-нибудь придумать…

– Что за тип сегодня приезжал?

– Ах, этот… У него погоняло – Саул. Хозяин Лягушачьей долины. Поместье в десяти минутах езды на север… Домина, Михаил Андреевич, просто закачаетесь…

– Феодальчик, что ли, местный?

– Вроде того. Рудник у него в ущелье. Конопляные посадки. А на увалах, я слышал, даже мак высеивают…

– Ты начал про дом. Быстрее, рядовой, быстрее… – снаружи раздавались командные крики – похоже, перекосы в опалубке устранили.

– А что про дом… – дезертир занервничал. – Позавчера мы в наряде были… мы же обе долины обслуживаем: Лягушачью и Усть-Хандын… Доставили в его домину какие-то продукты, упаковок двадцать, наверное. Ящики с вином, пиво, мясные изделия. Регулярный снабженческий рейс… Вносили через задний ход, на кухню. Там еще громила такой, полувоенный, в гамаке валялся…

– Провести сможешь?

– Не знаю… – Физиономия бойца заалела, как кумач. – Наверное…

– Сколько человек охраняет дом?

– Думаю, немного, человека три-четыре… Но там собаки злющие бегают…

– Не бывают собаки злее, чем люди, заруби на носу, Райнов. Все, вали отсюда. Не забудь прикрикнуть на меня…

По цепочке передавались команды, шевелились люди в соседних отсеках. Райнов подскочил, как будто его гадюка в задницу ужалила.

– Чего разлегся, чморила хренов?! А ну, подъем, падла, за работу!..

Перед отбоем я посвятил Шмакова и Хомченко в подробности удивительной встречи. Шмаков загорелся, возбужденно задышал. Хомченко не поверил.

– Тот самый Райнов? Не может быть… Ну и скотина…

– Не надо преждевременных выводов, капитан. При удачном раскладе этот парень станет нашим союзником. Не вздумайте ему говорить, что вы – командир роты, которая его преследовала. Можете все запороть.

– Что же делать-то? – заволновался Шмаков.

– Молиться, коллеги. Может не срастись – тогда и будем печалиться. Копите силы, не нарывайтесь. Ради бога, никому ни звука… Полагаю, никто не возражает сделать отсюда ноги?

– А то, – ухмыльнулся Шмаков. – В армии служил, каким концом за автомат держаться – помню.

– Хреново здесь, – оскалился Хомченко, – домой хочется. Комбат обещал отпуск в конце августа… Так и чешется – домой завалиться, Верку за грудки: что, зараза, успела меня похоронить?..

Никогда еще я не испытывал такого щемящего волнения. Не мог уснуть, ворочался, пробрасывал варианты. Интуиция подсказывала: не может ситуация обернуться пустышкой, обязательно должно что-то произойти. ЗАВТРА…

Охрана менялась в десять утра. До катакомб нас гнали вчерашние конвоиры, они же присутствовали при разводе, их воплями и ознаменовалось начало рабочего дня. Райнов был мрачен, старался не смотреть в мою сторону. Сердце тревожно билось – если до вечера не появится возможность бежать, после отбоя меня выдернут в подвал, а чем закончится допрос, представить сложно. Могу, конечно, признаться и про машину, и про деньги, но где гарантия, что при таком раскладе меня невредимым вернут в барак?

Он подошел ко мне, когда я остервенело лупцевал киркой стену. Сунул что-то в руку и мгновенно слинял. Я поозирался – никого. В дрожащей ладони – блестящий стандарт таблеток и до упора сложенный листок сероватой бумаги. Руки тряслись, всякая дребедень лезла в голову. Забавная задачка: почему нельзя сложить газету «Известия» в десять раз? Желающие могут попробовать. Семь загибов можно сделать руками. Для восьмого требуется приспособление. Для девятого – станок. А десятый полностью исключен… Таблетки назывались фенциклин. Притупляли болевые ощущения, отодвигали порог усталости, помогали справиться с физическими и психологическими нагрузками. Двух таблеток в стандарте не хватало – вертухаям выдают, чтобы не спали ночью, а Райнов рискнул пожертвовать своей дозой… Записка. Дрожащий мелкий почерк. Буквы не смыкались, слова плясали, строки, как работы в автосервисе: развал, схождение… «В 23–30 ч. будет машина, фургон-фермер, хоз. постройки на зап. стор. от вашего барака. Я и трое парней. Доставка кукуруз. концентрата – по распоряж. Саула. Забер. трупы из подвала. В 00–00 уедем. Торопитесь. Час. на вышках. Уничтожьте записку».

Сердце выпрыгивало из груди. Не подвел Райнов. Самое нужное, чтобы слинять из лагеря – машина. Справиться с вертухаями можно в любую минуту (теоретически), но куда бежать от света прожекторов и перекрестного огня? Меня трясло, как эпилептика. Записку в рот и с чувством прожевать, стандарт в трусы – слава богу, трусы свои, родные, коряво зашитые супругой Натальей, в таких трусах еще семеро умрут… Киркой по стене, но усердствовать не стоит, на доску почета все равно не повесят, а под завал угодить проще простого, что в свете новых возможностей несколько обидно…

День тянулся парализованной черепахой. Сменились вертухаи – явились отдохнувшие «родные» морды: десятник Василий, Чвыр, Гонорея, брюхоногий Мамон. Кирнули из походных фляжек, запрятанных под камуфляжем (сопьетесь же, ребята!), развалились на пригорке, ржали, вспоминая веселый денечек… Временами я ловил вопрошающие взоры подельников: НУ ЧТО? Делал загадочную морду, отворачивался. Они ж не дураки, понимают, что раз загадочная морда, значит, что-то происходит…